Понятые - мужчина лет шестидесяти и женщина в косынке, с растрепанными волосами, неожиданно оторванные от каких-то повседневных занятий, пристроились у стенки на стульях.

– Это товарищ Козельский, - коротко бросил собравшимся Волоков. Потом он подошел к кровати, где, накрытая с головой простыней, лежала Дубинина.

Козельский оглядел солнечную комнату со старой приземистой довоенной мебелью, фотографиями на комоде и столом, накрытым клеенкой, на котором стояли пустая бутылка из-под "Московской", стакан и тарелка.

– Что нового, Матвей Кириллович?
– спросил Волоков.

Следователь, не отрываясь от бумаги, пожал плечами:

– Ничего пока.

– А у тебя, Глеб?

– Типичное газовое отравление.

Волоков повернулся к Козельскому:

– Похоже на несчастный случай. Нет никакой записки, вообще приготовлений не заметно. Да и смерть скорее всего наступила во время сна. Так, Глеб?

Эксперт кивнул, не выпуская из рук котенка:

– Да, конечно. После вскрытия можно будет установить время смерти поточнее, но, я думаю, не позже двух.

– А откуда шел газ?

– Плитка в кухне.

– Значит, дверь была открыта?

– Да.

– Кто обнаружил труп?
– спросил Вадим.

– Соседка.

– Может быть, с ней поговорим?

– Обязательно. Вы, Матвей Кириллович, заканчивайте свое сочинение, а мы еще разок с Алтуфьевой потолкуем.

Козельский с удовольствием вышел на воздух. Лейтенант не считал себя трусом, но трупы действовали на него удручающе.

Соседку одолевали любопытные.

– Разрешите, товарищи!
– настойчиво произнес Волоков.
– Нам нужно побеседовать с Марией Федоровной.

– Да что ж беседовать-то? Все я вам уже сказала. Она, Валентина, Дубинина то есть, говорит мне вчера: "Пойдем, Маша, завтра на рынок пораньше". А мне картошки нужно было, да и курочку хотела купить. Вот и говорю: "Пойдем!" А сегодня жду - нету ее. Удивилась я, потому что Валентина вставала всегда рано. Смотрю, во дворе не видно, да и окна закрыты. Вот, думаю, разоспалась, а меня подводит? Ну, решила, ждать не буду, пойду постучу. Если спит, так пусть спит. Может, выпила с вечера да спит. С ней случалось, хоть и грех говорить про покойницу...

– В котором часу вы решили зайти за Дубининой?

– Семи еще не было. Гляжу, дверь закрыта. Ну, думаю, точно спит. Но на всякий случай стукнула. Дверь болтается - значит, не заперта. Потянула я - открывается. А оттуда газ - мамоньки! Чуть сама не отравилась. Распахнула я двери настежь, кричу: "Валентина, Валентина!" Бросилась окна открывать. Потом вошла, газ выключила.

– Вы сказали, что окна были закрыты. Что вы имеете в виду - ставни или рамы?

– Да все закрыто было. И форточки закрыты, и занавески спущены.

– Любопытно. Дубинина всегда так на ночь закупоривалась?

– Что вы! Она и зимой с открытой форточкой спала. Все жаловалась, бывало, что воздуху ей не хватает. Я ей говорю: "Смотри, Валя, не дай бог ворюга какой заберется. Одна ведь живешь!" А она: "Меня Рекс в обиду не даст". Рекс - это собака ее.

– И все-таки в этот очень теплый вечер она заперлась.

Козельский глянул на Волокова.

– Да, нужно будет занести в протокол. Мария Федоровна, а никто к Дубининой вечером не заходил?

– Вот этого не скажу. Я еще в обед к золовке пошла, поздно вернулась.

– Ну ладно, спасибо.

Во дворе они закурили.

– На газовой плите есть отпечатки пальцев?

– Алтуфьевой. Она ж ее выключала.

Из домика вышел Васюченко.

– Кажется, все. Можно ехать.

Подошла милицейская машина. Пронесли носилки.

– Дом пока опечатаем. Я думаю, не стоит там все ворошить до приезда Игоря Николаевича.

Но связаться немедленно с Мазиным не удалось.

– Уехал в Береговое, - ответили на другом конце провода.

– В Береговое? Зачем?

– Не знаю. Что ему передать?

– Попытаемся разыскать в Береговом, - сказал Козельский и опустил трубку.

"Все-таки не доработал я там!
– это было первое, о чем он подумал. Но откуда новые нити? Неужели Брусков?"

– Пойдем-ка, Вадим, позавтракаем, - предложил Волоков.
– Васюченко мужик дотошный и скрытный. Пока все заключения не соберет, ничего не скажет, хоть бы и думал что. Осторожный. Так что одно остается - ждать.

Козельский согласился, но ел без аппетита. Спокойствие Волокова действовало ему на нервы. "Дубинину проморгали и топчемся в потемках", злился он, потому что никак не мог связать смерть Дубининой с предшествовавшими событиями. А Волоков бодро жевал бифштекс и как будто ни о чем не думал, только похваливал польское пиво.