Пропустив мимо ушей жалящие инвективы, я полюбопытствовал, сколько же он маханул. Оказалось - меньше ста грамм. Впрямь по пословице: выпьет на копейку, а шуму на рубль. Ясное дело, придуривается бедолага. Жаба душит. А всего-то нужно болезному - пораспускать передо мной облезлые остаточные перышки, выплеснуть мучительные всплески постоянного комплекса неполноценности и страха смерти, что не за горами. Что ж, ради Бога. Я ведь ничуть не лучше. Тоже страдаю от недопонятости и затирания. Впрочем, оглядываясь сегодня на совершившиеся события, понимаю, что они были запрограммированы всем ходом моей незадачливой жизни, полетом матричной стрелы.

Да что это я всё о себе в искусстве да о нём, мелком искусителе, литературном бесенке, словно нет неприятностей покрупнее! На днях у меня явно забарахлили почки, перстень с нефритом уже не помогал. Следом поднялось артериальное давление, витальная энергия резко пошла на спад, появились резонерство и хандра. Любые самые мелкие неполадки стали вызывать истерические припадки. Когда я уже не смог печатать на электрической машинке, потому что, обнаружив опечатку или помарку, немедленно выдирал заложенный лист, рвал бумагу на мелкие клочки и через минуту-другую повторял то же самое, постепенно приходя в натуральное бешенство.

Господи, как же мне хотелось душевного покоя, самой простой, обывательской жизни. Я собирался уехать в деревню, к дальним родственникам. Тем паче, что не только дачи, даже жалкой сараюшки у меня не было. Жизнь в доме творчества тоже была не по карману, более того, денег не было вообще и даже не планировалось их поступлений в обозримое будущее.

Тут-то мне позвонил вездесущий Иван Чепраков (см. "Вавилонскую яму") и пригласил себе на подмену в редакцию новоучрежденной бульварной газетенки "Пятница", где шеф-редактором он устроил свою жену Таню, дотоле промышлявшую попеременно перепродажей импортных машин, которые пригоняли ей из Западной Европы сводный брат по матери вкупе с друзьями, и пересдачей в аренду квартир. Надо заметить, что смышленая Таня достаточно преуспела в жизни, попробовала многое, она даже сходила замуж в Мексику, поработала там диктором на местном телевидении, по возвращении не без успеха писала сценарии "мыльных опер" и, следовательно, была из первых рук знакома с изнанкой работы СМИ. И что это я, в нашей стране вообще начальником быть проще всего, особенно при Мельцине, когда профессионализм изгоняется целенаправленно, только не забывай надувать важно щеки, а уж ситуация как-нибудь подскажет нужное поведение, кривая колея выведет.

Наружность Ивана я описывал неоднократно, она не переменилась за полгода-год наших невстреч, а внешности его энергичной жены касаться не буду. Не раз уже опростоволосился, пройдясь шутя, любя, беззлобно по адресу супружницы небезызвестного Кроликова, другого моего земляка, вечного спутника Калькевича, его более удачливого соперника. Так вот, задетая за живое Кроликова-Галантер аж из себя выпрыгнула и подложила мне свинью: пьесу мою зарубили в новомодном театре "Под звездами" уже на стадии подписании договора, что ж, я если не умылся, то утерся. Впрочем, и Калькевич весь сегодняшний пьяненький свой треп целенаправленно сворачивал к булавочным уколам моего самолюбия. Так сказать, точечно: попробует лапкой и как блоха отскочит.

Калькевич - та ещё штучка: высокий сгорбленный старообразный субъект с руками длинными по-обезьяньи, узким туловищем, облаченном обыкновенно в поношенный свитер. Скудной седой растительностью на голове, где проплешины напоминают причудливостью африканские чудо-оазисы, о которых он обожает разглагольствовать в своих унылых очерках, которые для живости (все-таки у него есть литературный вкус) расцвечивает стихами акмеистов, сохранив к ним абсолютно юношеское тяготение. Лицо у него неопрятное, плохо выбритое, несмотря на приклеенную улыбку отталкивающее. Может быть, ещё и потому, что глаза глубоко всажены в предназначенные впадины и расположены чрезвычайно близко друг к другу, напоминая одновременно перископ и фантастическое ракообразное существо. Временами он заводит на лице усы или эспаньолку, но буро-желтая седина, сам цвет которой очевидно вызван постоянным табакокурением: сигареты, папиросы, очень изредка трубка, с которой Калькевич возится особенно чинно и благородно часами.

Разговаривать со мною он предпочитает явно свысока, с той долей иронии, которая вообще присуща полукровкам, чрезвычайно и болезненно кичащимся своим сомнительно-знатным происхождением (почему-то в подобных случаях, зуб даю, оказывается, что дедушка евонный был вовсе не замминистра тяжелой или легкой промышленности, а счетовод или вахтер из системы потребкооперации). Ирония моего приятеля с непременным оттенком желчного разлития была все-таки не благоприобретенным, а вполне врожденным рефлексом.

Ванины же рефлексы были куда проще: он взрывался при каждом удобном (или неудобном) случае и начинал, захлебываясь слюной, верещать нечто маловразумительное и якобы обидное для оппонента, так как дефекты речи и повышенное слюноотделение нивелировали смысл до элементарной прозопопеи типа "чмок-чмок", "чив-чив", поэтому я на Чепракова обижался крайне редко.

Впрочем, чувства мои никого из работодателей (даром, что они в свою очередь были такими же наемными работниками) не интересовали. Опять же в стране нашей партнеров порядочных днем с огнем не найти, есть только рабы и хозяева, холопы и господа, о чем никогда не говорится прямо, отчего и случаются повседневные трагедии. Так, если бы я сразу взял себе в дурную голову, что мой давний знакомец и очередной доброхот нанимает меня всего-навсего интеллектуальным лакеем, причем, именно интеллект лучше бы упрятать подальше и поглубже. А на первое место выдвинуть предупредительность и исполнительность (т. е. "чего изволите"), оставляя ум-разум хозяйской привилегией, всё было бы тип-топ и о'кей, как любят сегодня приговаривать наиболее продвинутые в смысле этикета особы.

Итак, передо мною забрезжил очередной лучик надежды. Мираж благополучия освежил иссохшие потрескавшиеся от жажды губы. Мне было обещано триста "баксов" в месяц в пересчете, естественно, на рубли за деятельность в качестве заместителя ответственного секретаря газетки и столько же в виде гонорара, причем, была обещана еженедельная полоса в полное владение.

Я тут же хоть и сумбурно пересказал вышеизложенное жене своей Маше и стал готовиться к новым обязанностям, "положение обязывает", - как говорят просвещенные французы. Пришлось немедленно постричься у домашнего парикмахера, для чего проволок своё тулово тремя этажами выше. Отгладил потертые джинсы, почистил ботинки и зубы, побрился. Умудрился при этом не перепутать ни щетки, ни кремы.