На следующий день утром он снова пришел, поздоровался как ни в чем не бывало, сел у окна, провожая глазами каждое движение Дуняшки.

– Часто наведываешься...
– вскользь бросила Ильинична, не отвечая на Мишкино приветствие.

Дуняшка вспыхнула, взглянула на мать загоревшимися глазами и опустила взгляд, не сказав ни слова. Усмехаясь, Мишка ответил:

– Не к тебе хожу, тетка Ильинична, зря ты горишь.

– Лучше б ты вовсе забыл дорогу к нашему куреню.

– А куда же мне идтить-то?
– посерьезнев, спросил Мишка.
– По милости вашего свата Митрия остался я один, как глаз у кривого, а в пустой хате бирюком не просидишь. Хочешь ты или не хочешь, тетушка, а ходить я к вам буду, - закончил он и сел поудобнее, широко расставив ноги.

Ильинична внимательно посмотрела на него. Да, пожалуй, такого не так-то просто выставить. Бычье упорство было во всей сутуловатой Мишкиной фигуре, в наклоне головы, в твердо сжатых губах...

После того как он ушел, Ильинична проводила детей во двор, сказала, обращаясь к Дуняшке:

– Чтобы больше и ноги его тут не ступало. Поняла?

Дуняшка, не сморгнув, глянула на мать. Что-то присущее всем Мелеховым на миг появилось в бешеном прищуре ее глаз, когда она, словно откусывая каждое слово, проговорила:

– Нет! Будет ходить! Не закажете! Будет!
– И, не выдержав, закрыла лицо передником, выбежала в сени.

Ильинична, тяжело переводя дыхание, присела к окну, долго сидела, молча покачивая головой, устремив невидящий взгляд куда-то далеко в степь, где серебряная под солнцем кромка молодой полыни отделяла землю от неба.

Перед вечером Дуняшка с матерью - не примирившиеся и молчаливые ставили на огороде у Дона упавший плетень. Подошел Мишка. Он молча взял из рук Дуняшки лопату, сказал:

– Мелко роешь. Ветер дунет, и опять упадет ваш плетень.
– И стал углублять ямки для стоянов, потом помог поставить плетень, приклячил его к стоянам и ушел. Утром он принес и поставил возле мелеховского крыльца два только что обструганных грабельника и держак на вилы; поздоровавшись с Ильиничной, деловито спросил:

– Траву в лугу косить думаете? Люди уже поехали за Дон.

Ильинична промолчала. Вместо матери ответила Дуняшка:

– Нам и переехать-то не на чем. Баркас с осени лежит под сараем, рассохся весь.

– Надо бы спустить его весной на воду, - укоризненно сказал Мишка. Может, его законопатить? Без баркаса вам будет неспособно.

Дуняшка покорно и выжидающе взглянула на мать. Ильинична молча месила тесто и делала вид, будто весь этот разговор ее вовсе не касается.

– Конопи есть у вас?
– спросил Мишка, чуть приметно улыбаясь.

Дуняшка пошла в кладовую, принесла охапку конопляных хлопьев.

К обеду Мишка управился с лодкой, зашел в кухню.

– Ну, стянул баркас на воду, нехай замокает. Примкните его к карше, а то как бы кто не угнал.
– И снова спросил: - Так как же, тетушка, насчет покоса? Может, пособить вам? Все одно я зараз без дела.

– Вон у нее спроси.
– Ильинична кивнула головой в сторону Дуняшки.

– Я у хозяйки спрашиваю.

– Я тут, видно, не хозяйка...

Дуняшка заплакала, ушла в горницу.

– Тогда прийдется пособить, - крякнув, решительно сказал Мишка.
– Где тут у вас плотницкий инструмент? Грабли хочу вам поделать, а то старые, должно, негожи.

Он ушел под сарай и, посвистывая, стал выстругивать зубья на грабли. Маленький Мишатка вертелся около него, умоляюще засматривал в глаза, просил:

– Дяденька Михаил, сделай мне маленькие грабли, а то мне некому сделать. Бабуня не умеет, и тетка не умеет... Один ты умеешь, ты хорошо умеешь!

– Сделаю, тезка, ей-богу, сделаю, только отойди трошки, а то как бы тебе стружка в глаза не попала, - уговаривал его Кошевой, посмеиваясь и с изумлением думая: "Ну до чего похож, чертенок... Вылитай батя! И глаза, и брови, и верхнюю губу также подымает... Вот это - работенка!"

Он начал было мастерить крохотные детские граблишки, но закончить не смог: губы его посинели, на желтом лице появилось озлобленное и вместе с тем покорное выражение. Он перестал насвистывать, положил нож и зябко шевельнул плечами.

– Михайло Григорич, тезка, принеси мне какую-нибудь дерюжку, я ляжу, попросил он.

– А зачем?
– поинтересовался Мишатка.

– Захворать хочу.

– На что?

– Эх, до чего ты неотвязный, прямо как репей... Ну, пришло время захворать, вот и все! Неси скорей!

– А грабли мои?

– Потом доделаю.

Крупная дрожь сотрясала Мишкино тело. Стуча зубами, он прилег на принесенную Мишаткой дерюгу, снял фуражку и накрыл ею лицо.

– Это ты уже захворал?
– огорченно спросил Мишатка.