Во время примерки костюмер и клиент заспорили о характере шекспировкого Яго. Неожиданно дух самого драматурга вступает в разговор и представляет точку зрения на свои пьесы, отличную от принятых.
Бернард Шоу
Тайна костюмерной
Пер.
– И.Гурова.
В фешенебельной костюмерной шли последние примерки перед шекспировским балом, и клиент критически озирал себя, стоя перед большим трюмо.
– Ничего не выходит!
– кисло объявил Яго.
– Я выгляжу совсем не так и не ощущаю того, что нужно.
– Поверьте, сэр, - сказал костюмер, - вы просто картинка.
– Может быть, я и картинка, - заметил Яго, - но мой вид не соответствует моему характеру.
– Какому характеру?
– спросил костюмер.
– Характеру Яго, разумеется. Того, кого я изображаю.
– Сэр, - сказал костюмер, - я открою вам тайну, хотя меня ждет полное разорение, если станет известно, что я ее выдал.
– А она имеет отношение к этому костюму?
– Самое прямое и непосредственное, сэр.
– Тогда валяйте.
– Видите ли, сэр, дело в том, что мы не можем одеть Яго в соответствии с его характером, так как характера у него нет и в помине.
– Нет характера! У Яго нет характера! Вы с ума сошли? Или напились? Не умеете ни читать, ни писать? Вы идиот? Или просто богохульствуете?
– Конечно, сэр, может показаться, что я слишком много на себя беру, если вспомнить, сколько великих критиков посвящали целые главы анализу характера Яго - этого глубочайшего, сложнейшего, загадочнейшего создания нашего величайшего драматурга. Но заметьте, сэр, о моем характере никто не написал даже самой коротенькой главы.
– С какой стати они стали бы о вас писать?
– Вот именно, сэр! Во мне-то нет ничего загадочного. Никакой глубины. А если бы о моем характере начали писать тома, вы первый заподозрили бы, что его у меня, вовсе нет.
– Умей этот бюст Шекспира говорить, - строго сказал Яго, - он потребовал бы, чтобы его немедленно унесли отсюда и установили в соответствующей нише на фасаде Шекспировского мемориального театра. Он не пожелал бы выслушивать подобных оскорблений.
– Отнюдь!
– сказал бюст Шекспира.
– А говорить я умею. Для бюста это нелегкая задача, но когда честного человека поносят за здравую речь, и камни способны заговорить! А я всего только гипсовый.
– Какой-то дурацкий фокус!
– пробормотал Яго, стараясь подавить растерянность, в которую его ввергло неожиданное заявление Барда.
– Вы спрятали в этом бюсте фонограф! Во всяком случае, он хотя бы мог говорить у вас белыми стихами.
– Честное слово, сэр, - запротестовал с ошеломленным видом побледневший костюмер, - до этой минуты я ни разу в жизни ни словом не обмолвился с этим бюстом... извините, с мистером Шекспиром.
– Причина, почему вам не удается подобрать подходящий костюм и грим, очень проста, - сказал бюст.
– У меня ничего не получилось с Яго, так как злодеи - настолько нудный и неприятный народ, что я никогда не мог их долго выдержать. Я еще способен вытерпеть пятиминутного злодея, вроде Дон-Жуана в... в... как она, черт побери, называется? Вы же знаете... ну, эта кассовая пьеса со смешным начальником стражи. Но когда мне приходилось размазывать злодея, давать ему большую роль, я всегда невольно кончал тем, что делал его довольно приятным человеком. Как я из-за этого мучился! Пока они вели себя достаточно прилично, все было еще ничего, но, когда я заставлял их убивать направо и налево, громоздить ложь на ложь и устраивать всевозможные пакости, мне бывало очень стыдно. Я не имел права так поступать.
– Ну, уж Яго-то, - сказал Яго, - вы приятным человеком не назовете!
– На подмостках трудно найти кого-нибудь симпатичнее, - заявил бюст.
– Чем я?!
– ошеломленно спросил Яго.
Бюст кивнул, потерял равновесие, сорвался со своего постамента и стукнулся носом об пол - скульптор не предусмотрел, что ему захочется кивать.
Костюмер кинулся к нему и, рассыпаясь в извинениях и сожалениях, смахнул с Барда пыль и водворил его на прежнее место, - к счастью, целого и невредимого.
– Я помню пьесу, в которой вы участвуете, - сказал бюст, нисколько не смущенный своим падением.
– В стихах я дал себе там волю! Чертовски хорошо получилось - в самом звучании строф слышался вопль человеческой души. О смысле я особенно не заботился, а просто подбирал все самые великолепные слова, какие только мог найти. Это выходило чудесно, можете мне поверить: трубы и барабаны, Пропонтида и Геллеспонт, и злобный турок из Алеппо, и глаза, роняющие слезы, точно аравийские деревья - целебную смолу: самая невероятная, притянутая за уши чепуха, но какая музыка! Так вот: я начал пьесу с двумя ужасающими злодеями, а вернее - со злодеем и злодейкой.
– Злодейкой?
– повторил Яго.
– Вы что-то путаете. В "Отелло" нет ни одной злодейки.
– Я же вам говорю: в этой пьесе нет ни злодеек, ни злодеев, - сказал бессмертный Вильям, - однако вначале злодейка там была.
– Но кто?
– спросил костюмер.
– Дездемона, кто же еще, - ответил Бард.
– Я задумал великолепнейшую, коварную, развращенную до мозга костей венецианку, которая должна была ввергнуть Отелло в отчаяние, бесстыдно его обманув. В первом акте это все есть. Но я не вытянул. Она, вопреки моей воле, вышла очень милой. К тому же я увидел, что это и не обязательно, что я могу добиться куда большего эффекта, сделав ее ни в чем не повинной. И я не устоял перед соблазном - я никогда не мог удержаться, чтобы не прибегнуть к эффекту. Это был грех против человеческой природы, и я получил по заслугам, потому что такое изменение превратило пьесу в фарс.