В столовой, низеньком бревенчатом сарайчике, при скудном свете коптилок, за простым, из необструганных досок, столом оба экипажа обмениваются воспоминаниями о прошедших часах в воздухе.

Второй лётчик из экипажа Пусэпа, украинец Макаренко говорит своему соседу:

–  Наши бомбы как ахнули в самом центре города, так все огни сразу потухли. А прожекторы как зашарили, а зенитки как застреляли, я аж глаза закрыл.

–  Ты, Макаренко, лучше расскажи, как ты закричал...

–  Да, закричишь, когда он прямо в глаза ударил и ослепил так, что я даже штурвала не увидел, - отвечает, улыбаясь, Макаренко.

–  Мне штурман и говорит: "Мосалев! Снижайся!" Я как загнул виража, да как пустил машину вниз, в облака, так всё и засвистело. А Водопьянов кричит мне: "Мосалев, машину поломаешь". А она только свистит, и ничего ей не делается, и всё кругом темно, темно, а потом сразу земля и аэродром под нами. Здорово вышли, прямо на самую середину аэродрома, - рассказывает кому-то Мосалев.

–  Я его всё зову, зову. Прошу, дайте пеленг, дайте пеленг. А он всё не даёт. Потом как затарабанит мне быстро. Обожди, говорит, вот отработаю с Водопьяновым, потом тобой займусь.

Уже рассвет, а конца разговорам не видно. Но пришли жёны, увели своих мужей и расстроили хорошую тёплую компанию. Плохо воевать, когда жена рядом - ни тебе посидеть с приятелями, ни тебе наговориться по душам. И кто это придумал, чтобы на войне были жёны рядом с мужьями?

14

Как ни плохо стреляли пруссаки по нашему самолёту над Данцигом, всё же на следующий день мы обнаружили несколько пробоин и в одном месте повреждение какой-то жизненно важной детали, требовавшей сложного ремонта.

Командира самолёта сильно продуло сквозняком, он заболел и слёг в постель.

А тут ещё борттехника нашего перевели в другую часть. Правда, нам дали первого борттехника Дмитриева. По отзывам, неплохой техник. Он сразу же приступил к ремонту самолёта.

В эти дни вынужденного бездействия Мосалев, Богданов и я ходили вокруг самолёта, лазали внутрь, и казалось нам, что всё делается и слишком медленно и не по-нашему. Мы пытались было даже помочь нашим техникам, но и без нас на корабле было много людей, и мы не столько помогали, сколько мешали.

Командование обещало дать нам на время болезни Водопьянова нового командира, как только самолёт будет готов к полёту.

Но кого? Уж очень мы привыкли к нашему.

Погода была настолько плохой, что с нашего аэродрома не то что боевые корабли, но даже У-2 не мог вылететь. Признаться, мы втайне этому радовались: к тому времени когда будет сносная погода и взлетят боевые корабли, среди них будет и наш.

В те дни каждый из нас стремился не пропустить ни одного полёта, ни одного сражения, ни одной атаки, ни одной разведки.

Хотя наш аэродром и находился далеко на восток от Москвы, но всё же к нам доходили благоприятные вести о том, что возле Москвы назревает что-то новое, что готовятся какие-то события. Никто ничего определённого не знал. Немцы тогда всё ближе подходили к Москве и всё туже стягивали полукольцо западнее Москвы. И, несмотря на это, мы все за судьбу Москвы были спокойны. Даже больше, мы чувствовали и почти были уверены в том, что наше командование готовит немцам возле Москвы какой-то большой контрудар, и мы боялись, как бы этот удар не прошёл без нашего участия. Мы готовы были день и ночь без передышки бросать бомбы на немецкие головы.

6 ноября наш самолёт был готов. Командиром корабля назначили лётчика Пусэпа.

Завтра 7 ноября - Великий день для всего народа. С чем мы, советские лётчики, придём к этому дню? Погода стоит всё такая же плохая. Мы же молим всех святых, чтобы командование поручило нам выполнение самого сложного, самого тяжёлого задания, скажем, полёта в ставку Гитлера или что-нибудь подобное.

Никаких указаний на вылет нет. Перемены погоды не заметно. Но экипажи в боевой готовности дежурят у своих кораблей - в десятый раз просматривают, проверяют материальную часть и всё чего-то ждут.

Ура! Приехал полковник Лебедев и передал экипажам: "Ночью предстоит работа, всем кораблям дано задание - лететь в глубокий тыл противника и бомбить Данциг. А сейчас - запускать моторы, выруливать и перелетать к Москве, на второй аэродром подскока, где заряжаться горючим, загружаться бомбами и с наступлением темноты вылетать на боевое задание".

Все повеселели, с песнями снимают с самолётов маскировочные сети и чехлы.

Мимо нашего корабля идут лётчики, приятели Мосалева, до войны работавшие вместе с ним на одной воздушной линии. До сего времени они летали только на ближние и средние цели. Лётчики явно озабочены.