Как часто Нэтаки повторяла бывало: «Какое счастье, какой покой! Будем молиться, чтобы они сохранились и дальше».

Пикуни перекочевали на запад от гор Бэр-По, большая часть вернулась в район управления агентства, которое теперь помещалось на Баджер-Крике, притоке Марайас, милях в пятидесяти выше форта. Однако остальные расположились лагерем на другой стороне реки против нас и охотились на антилоп и оленей, иногда убивая случайного самца бизона. Из резервации до нас доходили известия о тяжелом положении индейцев. Говорили, что агент заставляет народ голодать; среди племени уже шли разговоры об уходе назад, на территорию, где еще встречались бизоны.

Проходили недели; пикуни все ждали, когда бизоны снова появятся в прериях в районе резервации. Они думали, что с наступлением жаркого времени часть стад, пасущихся к востоку отсюда, перейдет на более прохладные высокие места, и спорили, что где-то в неизведанных недоступных местах в Скалистых горах запрятаны огромные стада этих животных, которые каким-то образом смогут вернуться на открытые равнины. Тем временем охотники бродили по предгорьям в поисках оленей, вапити и антилоп; они, правда, находили дичь, но ее едва хватало на то, чтобы семьи их не голодали.

Наше фермерское хозяйство шло не более успешно, чем поиски охотников. Дождей не было, рукав Драй-Форк высох, и выведенная от него оросительная канава оказалась бесполезной. Породистые беркширы, закупленные в Штатах, привезли с собой оттуда какую-то болезнь или же заразились в дороге и все передохли, кроме борова. Наконец пал и он, наевшись мяса волка месяц тому назад отравленного стрихнином. Все это было очень неприятно Ягоде, но должен сознаться, что я не очень огорчался. Я не создан землепашцем и надеялся, что опыт докажет Ягоде, что он тоже не рожден для этого. У нас был скот. Он бродил по речным долинам и близлежащим холмам, жирел и размножался.

А мы сидели в тени, наши женщины и я. Правда, нужно было готовить, но требовалось всего несколько минут, чтобы сварить мясо, испечь лепешки и разогреть несколько банок консервов. Стирка? Мы одевались в легкие вещи, да и тех было немного. Слава богу, во всей стране не нашлось бы и одной унции крахмала! Длинные обозы, запряженные быками, спускались в нашу долину. Я продавал запыленным погонщикам пиво, замшевые штаны, табак, покупал также шкуры оленей и антилоп у индейцев, но большую часть времени просиживал в тени.

В июне река наполнилась водой от таяния снегов в Скалистых горах, и все, путешествовавшие в этом краю, пользовались нашим канатным паромом. Однажды мне пришлось переправлять обоз с бычьими упряжками; для первого рейса загнали на борт семь пар быков. Ярма их связываются длинной цепью, за которую они тянут фургон. Я стал за колесо, отвязали швартовые канаты, и мы отчалили. Рядом со мной стоял погонщик упряжки, француз-креол, словоохотливый, легко возбудимый, нервный — как большинство его сородичей. Посредине реки, где глубже всего и течение самое быстрое, передняя пара быков попятилась на следующую, та на пару позади себя и так далее, пока все они не сбились в кучу в задней части парома. От этого нос парома вышел целиком из воды; через погрузившийся в воду конец палубы вода полилась в трюм, и под действием возросшего веса нос стал задираться все выше и выше, так что под конец быки уже не могли устоять на ногах и начали соскальзывать с парома.

— Oh, mon Dieu note 52 , — закричал погонщик, коверкая язык, — она будет потонуть; она в цепи запутается. Вернитесь, мсье, вернитесь на берег!

Но я ничего не мог сделать, паром не шел ни вперед, ни назад и продолжал все глубже погружаться в воду, грозно бурлившую под ногами. Быки наконец соскользнули всей кучей и барахтались, сопя и брыкаясь в воде, которая часто покрывала их целиком. Но, как ни странно, их отнесло вниз к отмели, и они благополучно выбрались из воды, несмотря на цепь, которой были связаны их ярма. Освободившись от груза, паром качнулся в противоположную сторону, как бы нырнул в реку, и сильное течение понесло его вниз.

«Oh mon Dieu! Oh sacre note 53 , — кричал француз. — Спасите меня, мсье. Я не умею плавать».

Он побежал ко мне с распростертыми руками. Я отскочил назад, избегая опасных объятий и упал. Струившаяся по палубе вода потащила меня за собой. Я не очень боялся этого, зная, что течение отнесет меня на отмель, к которой прибило быков. Я оглянулся на француза. Паром теперь погрузился глубоко под воду, и француз взобрался на средний столб продольной стяжной цепи, который уже тоже выступал из воды всего фута на два. Я как сейчас вижу его на верхушке столба с глазами как блюдца от страха, с торчащими к небу кончиками воинственных усов и слышу, как он, крестясь, то молится и выкрикивает проклятия, то призывает оставшихся на берегу товарищей спасти его из мутного потока. Зрелище было до того забавное, что я начал смеяться и едва мог от смеха держаться на воде.

— Держись, французик! — кричали начальник обоза и другие погонщики. — Только держись, и ты выберешься цел и невредим!

Он погрозил им кулаком.

— Я идет книзу. Я тонет. Вы проклятый погоняй быков, — отвечал он. — А вы говорит держись. Oh, sacre! Oh misere! Oh, mon Dieu! note 54 Я не сомневаюсь, что он мог бы отпустить столб и погрузиться под воду, если бы паром осел еще глубже, но как раз этот момент лопнул канат и паром поднялся кверху настолько, что его палуба едва выступала из воды, и поплыл течению за мной. Француз спрыгнул вниз на палубу и затанцевал на ее скользкой поверхности; он орал и хохотал от радости, щелкал пальцами в знак насмешки над теми, кто смеялся над ним, и кричал: