Он ничего не ответил, только громко засопел, потом повернулся и засеменил к подъезду.

Я шагал метрах в двух позади, и мне ни капельки не было его жалко.

– Да брось ты эти лохмотья, - сказал я, когда мы подошли к дверям квартиры.
– Грязь всякую в дом тащить...

Артем обернулся и как-то разочарованно посмотрел на меня.

– Гад ты, - произнес он, наконец, совсем тихо.
– Вот и все.

– От гада и слышу, - огрызнулся я и вдавил а стену черную кнопку звонка.

– Ну, что у вас там стряслось?
– спросила мама, открывая дверь.
– Боже, до чего вы грязные!.. Где вас только носило?
– И вдруг, помрачнев, добавила: - Опять дрались?

Мы ничего не ответили - только чересчур усердно принялись вытирать ноги о половик.

– Ладно, - вздохнула мама, - дело ваше. Идите, сейчас же умойтесь. И живо за стол.

Но Артем первым делом прошмыгнул в комнату и долго возился там, а когда появился в ванной, медведя с ним уже не было - наверное, спрятал где-нибудь, в укромном уголке...

Артем несколько раз плеснул себе в лицо - так, только кончики пальцев чуть-чуть замочил...

– Вымой руки, - приказал я.
– Нечего с грязными руками за стол садиться.

Он промолчал, но даже не шелохнулся.

– Вымой руки, - повторил я, повышая голос.

– Катись-ка ты, знаешь, куда?
– вдруг прошипел Артем, Он даже побелел от злости.

В другой раз за такой ответ я дал бы ему хорошего щелчка, но тогда только заметил небрежно:

– Пентюх ты, Артем. Был таким и останешься.

И мы чинно пошли на кухню обедать.

Папа сидел за столом и, дожидаясь нас, просматривал газету.

– Ну, теперь все в сборе, - весело сказал он.
– Званый обед за круглым столом короля Артура начинается, - и подмигнул нам обоим.
– Прекрасная королева, то бишь мама, прошу налить нам в царские тарелки наши царские супы.

Когда мы покончили с супом и уже было принялись за второе, папа повернулся невзначай к окну и вдруг странным голосом произнес:

– Глядите-ка, что это такое?

Я мигом вскочил.

Там, во дворе, посреди цветистой клумбы, точно удивительное дерево, в пять минут вымахавшее до невиданных размеров, стоял _чужой космический корабль_ - я это понял сразу - и блестел на солнце своими синими отполированными боками, как наша ваза из чешского стекла.

– Что это такое?
– повторил папа и изумленно посмотрел на нас с Артемом, словно мы могли ответить ему, хотя, нет, кое-что мы, безусловно, знали, но ведь _тогда_ мы только играли, выдумывая все от начала до конца, а теперь - теперь-то не одни мы видели этот Корабль, но и папа и мама тоже видели, и весь дом, наверное, уже всполошился - что мы могли ответить на этот вопрос?

– Ракета, - только и сказал я.
– Настоящая. С Венеры.

– Ты так думаешь?
– спросил отец.

– Артем, - позвал я.
– Артем!

Тот сидел, даже не шелохнувшись, на своем стуле и молчал, и глядел как-то странно, недоверчиво, что ли, чуть ли не с испугом, а губы его снова вытянулись в дудочку, будто он хотел свистнуть, да так и не засвистел...

– Ну да, - сказал он, наконец.
– Видали мы...

И вдруг рука его разжалась, и на ладони я заметил плюшевый лоскуток он сжимал его в течение всего обеда, и вот теперь...

– Артем!
– крикнул я.

И тут что-то словно лопнуло, оборвалось в напрягшейся, как кусок сильно растянутой резины, атмосфере.

– Врете вы!
– с отчаянием закричал Артем.
– Врете!
– и, вскочив, с ревом бросился вон из кухни.

– Что это с ним?
– изумился папа.

А мама уже помчалась вслед за Артемом - успокаивать, утешать...

– Это ты?
– спросил папа.

– Что - я?

– Ты наговорил ему чего-нибудь такого?

– Ничего я ему не говорил. Дурак он - вот и все.

– Ох, Борис, - сказал папа, - чувствую, будешь ты у меня сегодня стоять в каземате инквизиции, носом в угол.

– А я ничего не сделал. Ничего-ничего!

– Это ты сам разберешься, когда простоишь целым вечер. И пытать тебя будет твоя совесть.

– Я не сдамся, - буркнул я.

– Тогда твоя совесть с досады умрет, и я, и мама, и Артем - все мы станем тебя презирать.

– Подумаешь, Артем...
– начал было я, ко осекся, снова глянув в окно.

Там, во дворе, ничего не было.