Я выключил затемнители и выглянул, чтобы полюбоваться на волновавшуюся поверхность Тихого океана, на красноватую полосу берега, на белые клубы тумана, покрывавшего изогнутые сосны, которые росли там, где песок переходил в почву. Затхлость в комнате сменилась смолистым сонным воздухом, поступавшим через вентиляционные отверстия. Тысячи крошечных громкоговорителей сплели для меня мелодию Баха. Я позволил себе выпить немножко коньяку. Какое-то время я сидел, делая маленькие глотки и вслушиваясь в музыкальный фон, окруживший меня. Постепенно на меня опускалось своего рода умиротворение.

Утром меня ждала работа. Друзья переживали душевные страдания. Мир сотрясался от культа апокалипсиса, и теперь еще появился самозваный посланник из будущего. По земле всегда бродили лживые пророки. Люди всегда мучились, пытаясь решить свои проблемы. Добро всегда сеялось с разрушающими надежды сомнениями и суматохами. Ничего нового. Мне не стоило жалеть себя. Я подумал, что в жизни всегда возникают трудности, и ты делаешь все возможное, чтобы успешно преодолеть их. Великолепно. Пусть наступает утро.

Спустя некоторое время я вспомнил, что надо подключить видеотелефон. И это было ошибкой.

Весь служебный персонал знает, что я вне коммуникации, когда нахожусь в Аризоне. Все звонки поступали на линию секретаря, и она разбиралась с ними так, как считала необходимым, никогда не консультируясь со мной. Но если звонок был важным, она записывала его в память моего домашнего телефона, чтобы по возвращению я мог сразу же узнать о нем. Как только я подключил ВТ, вспыхнули огоньки памяти, заиграла музыка, и я автоматически нажал на включение. На экране появилось длинное лицо моего секретаря.

— Доктор Гафилд, я звоню пятого января. Вам несколько раз звонил Санфорд Кларик из Белого дома. Мистеру Кларику надо было срочно переговорить с вами и он настаивал, чтобы его связали с Аризоной. Он слишком наезжал на меня. Когда я в конце концов рассердилась и заявила, что вас нельзя беспокоить, он попросил, чтобы вы позвонили в Белый дом как можно поскорее, можно даже ночью. Он сказал, что это касается национальной безопасности. Номер…

Это было все. Я никогда не слышал о Санфорде Кларике, но помощники президента быстро сменяются. Это был, пожалуй, четвертый звонок из Белого дома за последние восемь лет, с тех пор как я нечаянно стал одним из ученых мужей. Под одним из моих профилей какой-то еженедельный журнал для свободомыслящих людей поместил ярлык доминирующей силы в физике Америки. С тех пор я ношу статус выдающегося ученого. Время от времени меня просили поставить свою подпись под тем или иным заявлением по Национальному вопросу. Меня призывали в Вашингтон, чтобы посвятить мускулистых конгрессменов в сложности атомной теории, когда решался вопрос о принятии новых акселераторов. Я был в числе приглашенных, когда лысому исследователю космического пространства вручали Годдарский приз. Все эти глупости, как и следовало ожидать, затрагивали даже мою профессию. Порой я возглавлял ежегодный слет А.А.А.С., или пытался объяснить делегации океанографов или археологов, что может получиться из их идей. Я был вынужден признать, что приветствовал всю эту чепуху, не из-за славы, которую она дает, а просто потому, что она позволяла более приемлемо оправдать мои отлынивания от неблагодарной работы. Вспомним закон Всемирного тяготения: выдающиеся ученые предпочитают творить частным образом. Как только им удается что-либо создать, они становятся известны в общественных кругах и тешат себя почтением несведущих.

Однако никогда приглашения в Вашингтон не сопровождались словами, свидетельствовавшими о срочности. «Касается национальной безопасности», сказал Кларик. Неужели? Или это один из тех вашингтонцев, для которых гипербола является национальным языком?

Мое любопытство стало расти. В столице сейчас было обеденное время. Кларик сказал, что можно звонить в любое время. С надеждой, что прерву его в то время, когда он будет сидеть над supreme de folaille [1] в каком-нибудь абсурдном ресторане, обозревая Потомак, я торопливо набрал номер Белого дома. На экране показалась президентская печать и призрачный компьютеризированный голос поинтересовался, что мне нужно.

— Я хотел бы переговорить с Санфордом Клариком, — сказал я.

— Одну секунду.

Но прошло гораздо больше секунды. Компьютеру потребовалась три минуты, чтобы набрать номер Кларика, которого не было в офисе, и подозвать его к телефону. Наконец экран показал мне поразительно неприятного молодого человека с рассудительным лицом и выпученными глазами, что послужило бы предметом гордости для какого-нибудь неандертальца. Я облегченно вздохнул, потому что ожидал увидеть одного из вечно соглашающихся мужчин, которых так много развелось в Вашингтоне. Каким бы ни оказался Кларик, по крайней мере, он не был шаблонным. Его неприятность была в его пользу.

— Доктор Гафилд, — сразу же сказал он, — я надеялся, что вы позвоните! Вы хорошо отдохнули?

— Великолепно.

— Профессор, ваша секретарша заслуживает медаль за свою лояльность. Я грозил ей национальной гвардией, но она отказалась связать меня с вами.

— Я предупредил служебный персонал, что предам вивисекции любого, кто прервет мое уединение, мистер Кларик. Что я могу для вас сделать?

— Вы не могли бы завтра приехать в Вашингтон? Мы оплатим все расходы.

— Что на этот раз? Конференция, посвященная нашим шансам выжить в двадцать первом столетии?

Кларик коротко рассмеялся.

— Не конференция, доктор Гафилд. Нам нужна ваша помощь в весьма специальном вопросе. Мы хотим, чтобы за несколько месяцев вы проделали работу, с которой никто другой не справится.

— Несколько месяцев? Не думаю, что смогу…

— Сэр, это жизненно важно. На этот раз дело не связано с правительственной шумихой.

— Вы не могли бы сообщить мне пару деталей?

— Не по телефону. Я боюсь.

— Вы хотите, чтобы я прилетел в Вашингтон на неопределенный срок неизвестно по какому вопросу?