– - А Вениамин?
– - не удержался Авраам.

– - От ветки лишь, а не от ствола Вениамин!
– - отмахнулся старик.
– - Так вот, как родила она, выпрямилось лицо Рав-Ханины. А экзилархом, когда вымер дом Давидов, стал Рав-Пахда, зять покойного Рав-Гуны, давший много денег царю царей и вазиргу персов. Только ненадолго : божья муха влетела ему в ноздрю -- опух и умер. И стал тогда законным экзилархом мар Зутра, брат покойного Рав-Гуны, и Аббу малолетнего взял в дом свой от Рав-Ханины, из Вавилона...

– - Так он тоже из дома Давидова -- экзиларх мар Зутра?
– заинтересовался Авраам.

– - Да, но лишь от ветки, -- пояснил старик.
– - И всем, кто из дома Давидова, показывается в какой-то день столб огненный, и они могут идти с ним на врагов, обращая в пепел...

Авраам заглянул в глаза старика. Они восторженно сияли, и не было силы, которая могла бы убить этот безумный блеск. Уходивший зачем-то Абба еле смог оторвать его от Авраама.

– - Про столб говорил?
– - спросил Абба.

– - Говорил...

– - Ну, вот видишь!..

Абба опустил черную курчавую голову. Аврааму стало жаль друга, и он положил на его руку свою. Так они сидели долго...

С самим экзилархом мар Зутрой, который вместе с Авелем бар-Хенанишо содержал большое торговое подворье, разговаривал Авраам. Он пришел в очередной раз к своему родственнику и увидел большого иудея с густой бородой вкруг всего лица. Холодные темные глаза были у него и властные движения. Авель бар-Хенанишо, приходившийся троюродным дядей Аврааму, собирался как раз с бесчисленным караваном в далекий путь. Гремя колокольчиками, один за другим выходили из высоких каменных ворот верблюды, груженные кавказским чеканным серебром, бронзой, слоновой костью из страны эфиопов, светлой ромейской шерстью. Хирские всадники умчал'ись вперед, расчищая порогу. Где-то в Мерве, на краю Хорасана, охрану примут у них туранские кайсаки, в далекой Согдиане на смену придет китайская стража, с которой и войдут они в пределы Поднебесной империи. И обратный путь предстоит им такой же, на полгода, через пески и пропасти, только будут гружены верблюды шелком да еще нежной голубой посудой, которую так любят ромеи.

Молчалив и неприступен был Авель бар-Хенанишо, соблюдавший все праздники христовы и никогда не снимавший с шеи тяжелый деревянный крест. Дав обычно Аврааму положенное от себя серебро и пос гояв с ним недолго, снова углублялся он в расчеты. Аврааму скучно было слушать его бесконечный разговор с мар Зутрой. Скупо и негромко роняли они арамейские слова, и почти всегда это были цифры. Не было у Авраама родственной близости к этому человеку...

Рядом они стояли: высокий, сухощавый дядя его Авель бар-Хенанишо и большой важный экзиларх мар Зутра. Когда последний верблюд вышел из ворот и начал удаляться от них, показывая широкие белые ступни, Авель бар-Хенанишо повернулся к иудейскому экзилар-ху, и молча прижались они друг к другу лицами. Край деревянного креста торчал, запутанный в их бородах...

Постояв так с мар Зутрой, дядя повернулся, неспешно влез на большого рыжего коня и поехал не оглядываясь. Улица от торговой площади шла прямо к Восточным воротам. Мар Зутра неотрывно смотрел вслед уходящему каравану и вдруг заговорил негромким ясным голосом:

– - Большой и достойный человек ваш дядя бар-Хенанишо...

По словам его выходило, что торговое занятие -- главное дело в этом мире, ибо все человеческие чувства рождаются при таком общении. Обмен плодами трудов человеческих -- основа всего, потому что нет уз более крепких, чем вещественные. Война и мир на земле завися! от них. Чем больше ромейских торговых людей входит в их дело, тем дальше отодвигается война с кесарем. А чем большую прибыль получают от их дела торговые люди в Согдиане, тем спокойнее на туранских рубежах. Разве испокон веку вес войны с ромеями были не потому, что персы рвались к морям -- Красному, Черноьгу и Средиземному, чтобы стать на торговых путях! Находящийся в круге этого общения между народами всегда процветает -- нравственно и государственно. Как только обрубаются эти питающие артерии, страна и народ вянут, дичают и быстро уходят из истории...

Это было необычно для Авраама. Значит, не цари, стратиги, мобеды, а производящие и торгующие -- суть истории? Что же тогда означает воитель Ростам с его подвигами?.. Так или иначе, Аврааму было приятно, что экзиларх говорил с ним как с равным и понимающим.

Человек сорок обедали у экзиларха: какие-то старики, старухи, бесчисленные родственники и множество детей -- те, что постарше, ели со взрослыми, а маленькие -- на другой половине стола, с женщинами. Неистовый шум, плач, смех и восклицания неслись оттуда, но никто и бровью не повел. Обед был скупой, с положенными для иудеев и христиан запретами. Мар Зутра, великий экзиларх, имеющий доступ к самому царю царей, сидел молчаливый и важный во главе стола. Только раз уловил Авраам, как потеплели его холодные глаза, когда посмотрел он на своего племянника Аббу...

IX

При свете солнца увидел он Белую Фарангис... Замерли и опустили глаза азаты. Стихли за стеной шумливые рабы, собиравшие оливки. И сразу вдруг перестали пахнуть цветы. Она шла той же дорогой, что и ночью, закутанная в светлое шелковое покрывало, и только часть лица и еще узкая белая рука с зелеными и золотыми камнями на пальцах отданы были солнцу.

Авраам стоял неподвижно у дерева. Она прошла мимо, не видя его, как и при луне. Все было у нее ночное -- необычный профиль, прозрачная, словно из теплого льда, белизна, как на фарфоре нарисованные губы. И лишь глаза -зелено-золотые, продолговатые -- отражали день. Радость, печаль, ожидание счастья светились в них открыто, перемешанные с чистым небом и разноцветной перевернутой землей.

Она стояла перед воротами, и Авраам боялся двинуться с места, чтобы не переступить ее дорогу. Потом Белая Фарангис пошла обратно, и опять грозным туманом из старых арийских сказаний повеяло на него. Квадрат в желтой стене погасил белую тень. Подняли глаза азаты у себя на дворе, зашумели собиратели оливок, жарко, ошеломляюще запахли гигантские ктесифонские розы. Целая река их росла между высокими окнами дворца и стеной...

А ночью он снова мучительно ждал с нею воителя Сиявуша. И когда приходил Сиявуш, он горел с нею вместе, бессмысленно сжимая постороннюю руку дочки садовника...