У меня лично есть по ту сторону деньги в банке. Но пока вода не спала, я не могу послать чек. К тому же предпочитаю не оставлять следов.

— Это означает?..

— …одно: вопрос надо рассмотреть со всем хладнокровием. Мне жаль Милдред и детей.

— Еще раз благодарю.

— Убежден, что еще сегодня вечером придумаю, как им помочь.

— Убежден?

— Разумеется, дорогой мой Доналд.

Может быть, именно потому, что Пи-Эм уже был напуган, что страх сидел в нем до сих пор, он и взял неожиданно этот развязный, снисходительный тон.

— Разумеется, я попытаюсь. И поверь: я не сделал бы больше даже для собственной жены, окажись она в таком положении.

— Ты имеешь в виду Нору или Пегги?

Несмотря на все свое бешенство, Пи-Эм ответил:

— Нору.

— Разреши в этой связи задать тебе один вопрос.

Даже несколько. Мы ведь все равно разговариваем о Норе, правда?

Доналд откровенно издевался над ним, откровенно искал ссоры. Пи-Эм охотно помешал бы ему пить, но было уже поздно: Доналд не спускал свирепого взгляда с бутылки, которую поставил рядом с собой.

— Сколько было Hope, когда она в первый раз вышла замуж?

— Точно не помню. Года двадцать два.

— А ее мужу?

— Мак-Миллану? Верных сорок пять.

— Она была богата?

— Не очень, хотя из хорошей семьи.

— Брак по любви?

Пи-Эм сухо процедил:

— Мне это неизвестно.

— Хорошо, продолжим. Умирает ее муж, и она выходит за тебя. Брак по любви?

— По-моему, это касается только ее.

— Ладно. А с твоей стороны?

— А это касается только меня.

— Понимаю.

На этот раз кровь ударила Пи-Эм в голову, и он в свой черед перешел в атаку:

— Что ты хочешь сказать?

— Ничего. Не злись. Мы же впервые после такого долгого перерыва говорим как брат с братом, верно?

— Ты выпил.

— Ты тоже. Я наблюдал за тобой с тех пор, как попал к тебе в дом, и вижу, что ты пьешь не меньше, чем я в прошлом. Пожалуй, и больше. А теперь мой главный вопрос. Предположим, что завтра ты окажешься обесчещен: обнаружится, например, что ты замешан в разных неблагонравных историях, как это бывает с адвокатами или с мужьями богатых жен. Предположим, что полиция арестует тебя и упрячет за решетку…

— Договаривай.

— Как поступит Нора?

Пи-Эм понял и предпочел отвести глаза. Речь Доналда стала еще более прерывистой. Он почти задыхался.

— Предположим, что ты всю свою жизнь был гадиной. Нет, не крупной. Маленькой, просто мразью! Конечно, среди вас таких не встретишь — вы все делаете по-крупному. Предположим, словом, что ты жалкая тварь, неспособная противостоять соблазну, тварь, которая тащится за приятелями в бар и, попав туда, забывает, что дома ждут жена и дети, что деньги, просаживаемые в кабаке, нужны им на пропитание. Так ведь могло и с тобой случиться…

— Нет.

— А со мной случилось. И я считал нормальным, что Милдред надрывается, лишь бы дети, несмотря ни на что, жили прилично. И я терял работу, не желая сознаться себе, что сам кругом виноват.

— Все это я знаю.

— Ты знаешь? Ты? Ничего ты не знаешь. В теории, может быть, да, но в жизни ты не способен понять другого.

— Это тебе тоже Эмили сказала?

— Может быть.

— Ты что, пришел ко мне в дом, чтобы оскорблять меня?

— Я не собираюсь тебя оскорблять и очень сожалею, если ты обижаешься на правду. Мне просто нужно, чтобы ты понял. Так будет благоразумней. Глупость, которую я сделал, тут ни при чем. Да, я сделал ее и с чистой совестью могу заявить, что заплатил за это достаточно дорого. Но я прежде всего помню, что у меня есть обязанности перед Милдред и детьми. Помню потому, что, придя на свидание в тюрьму, Милдред ни словом не упрекнула меня. Потому что ей не пришло в голову обратиться к тебе или кому-нибудь еще. Потому что она просто ждала. И прождала бы двадцать лет, если бы все шло своим чередом. Это ты понимаешь?.. Так вот, моя Милдред в девятнадцати милях отсюда, в девятнадцати, Пэт! От меня скрыли, как она зарабатывала на жизнь последние два года. Даже Эмили отказалась говорить об этом. Вчера она была подавальщицей в мексиканском кафе, а мой сын чистил ботинки на улице. Завтра ее вышвырнут из комнаты.

— А виноват буду я?

И тут, выпрямившись во весь рост, Доналд бросил:

— Может быть!

Это прозвучало так нелепо и в то же время так категорично, что Пи-Эм не решился возразить.

— Во всяком случае, если их завтра подберут на панели, отведут на ночь в участок, а потом отправят по месту жительства на эту сторону изгороди, виноват будешь ты. Да, ты будешь виноват, если я не доберусь до них, если…

Он лихорадочно схватил бутылку, допил ее прямо из горлышка и разбил о стенку, после чего уже более спокойно закончил:

— Лучше было сразу тебя предупредить, верно? А теперь поехали к твоим приятелям.

— Я думаю, нам не стоит возвращаться.

— Я другого мнения.

— Ты же еще больше напьешься.

— Возможно. А они разве не пьют?

— Это разные вещи.

— Черт возьми! Ты что это делаешь?

Пи-Эм подобрал осколки бутылки, сходил за тряпкой, вытер стену.

— Норы испугался? Ну, признавайся.

— Нам лучше остаться.

— Хочешь — оставайся, но я отправлюсь — даже пешком, если потребуется. А уж там, если ты не сумеешь достаточно быстро переслать Милдред деньги, я сделаю это сам — найду способ, не сомневайся. Сейчас я тебе расскажу одну вещь. Два часа назад я мог получить хорошее место в Соноре. Том Пембертон затолкал меня в угол, задал мне кучу вопросов. Я понял, что он не прочь иметь там у себя на службе такого человека, как я.