Левый глаз Пи-Эм заплыл. Ему казалось, что голова у него полна какой-то жидкостью, которая при малейшем движении переливается из стороны в сторону.

Несмотря ни на что, он добрался до ванной. Встал перед зеркалом, посмотрелся в него. Веко на левом глазу было иссиня-черным и вспухло, нижняя губа вздулась, на подбородке запеклась кровь. Он сунулся в аптечку, нашел пузырек с минеральной солью, к которой всегда прибегал в подобных случаях, и вытряхнул две таблетки в стакан.

Вода немедленно забурлила.

Он чувствовал себя по-настоящему больным. Ему хотелось позвать Нору, но его удерживал стыд; кроме того, он опасался узнать подробности, которые окажутся еще более неприглядными, чем те, что уже ему известны. На дворе было солнечно, хотя из-за большой влажности свет как бы уплотнился и стал более желтым, чем всегда.

Однако в стороне Ногалеса опять погромыхивало.

Так обычно и бывает. Одна-две сильные грозы, потом затишье. Утром кажется, что все кончилось. Зелень дышит свежестью, птицы поют, на небе ни облачка.

Потом из-за горных вершин выползает что-то ослепительно белое, становится светло-серым, затем почти черным, и часа в два-три дня, когда вода в реке вроде бы начинает идти на убыль, разражается новая гроза.

Иногда в этом промежутке кто-нибудь успевает перебраться через Санта-Крус на лошади или пешком, по пояс в воде, с риском, что при первом же неверном шаге его унесет течением.

Пи-Эм чувствовал, что должен снова лечь. Его шатало. Он боялся потерять сознание.

К счастью, дверь, соединявшая ванные супругов, наконец распахнулась. Кожа на лице у Норы блестела, взгляд был тусклый, волосы растрепаны. Она тоже спала.

Он разбудил жену, когда открывал кран, и на ее мальчишеском теле не было ничего, кроме голубого пеньюара.

— Тебе чего-нибудь дать?

— Не знаю. Мне что-то нехорошо.

— Ну-ка покажись.

Поглядев на его лицо, она не улыбнулась, но и состраданием не прониклась.

— Лег бы ты лучше опять.

— Послушай, Нора…

— Что?

— Прости меня. Я не помню в точности, что произошло, но…

Милдред в таких обстоятельствах наверняка сходила бы с ума. Нора, вероятно, не злилась на него, но и жалости у нее тоже «не было.

— Иди. Сейчас принесу тебе лед.

Он увидел свою одежду, валявшуюся рядом с кроватью.

— Кто меня раздел? Ты?

— Да. Это было нелегко. Ты рвался обратно. Говорил, что это вопрос жизни и смерти.

— Что? Какой там еще вопрос жизни и смерти?

— Вопрос о том, разыщешь ты его или нет. Ложись.

И называл ты его не Эриком, а Доналдом. Почему?

— Не знаю.

— Скажи честно: ты врал мне с самого начала?

Не время ли все объяснить? Или придумать новую ложь?

— Умоляю, Нора, принеси лед.

Она ушла, все так же босиком. В доме царил беспорядок. Удивительно тоскливо много дней подряд обходиться без прислуги! Впечатление такое, будто все идет как попало, погружается в лишенный всякой поэтичности хаос.

— Я много болтал? — спросил Пи-Эм, когда на лоб ему лег пузырь со льдом.

Они были скорее товарищами, чем мужем и женой.

О подлинно любовных отношениях речь у них никогда не заходила. Товарищем, правда. Нора была превосходным, тем более что всегда сохраняла хладнокровие.

— Ты упорно говорил о какой-то катастрофе. Это стало у тебя вроде навязчивой идеи. Погоди, сейчас припомню… Ты твердил: «Они не сознают, что только я могу предотвратить катастрофу. Я всю жизнь работал, чтобы не допустить ее, и вот как меня отблагодарили».

Он покраснел от этой пьяной высокопарности. Во хмелю он неизменно считал себя несчастным, непонятым.

Ему казалось, что, делая все для других, он ничего не получает взамен.

— Я пробовала помешать тебе звонить.

— Я звонил?

— Мне пришлось уступить: я ведь не знала, насколько обоснованно твое беспокойство.

— Я звонил от Нолендов?

— Отсюда, когда мы возвратились. Ты подуспокоился. Я даже подумала, что к тебе вернулось самообладание. Ты попросил еще выпить. Сперва я не дала. Ты настаивал. Повторял: «Поверь, Нора, так надо. Мне предстоят серьезные шаги. Это вопрос жизни и смерти.

Я, конечно, пьян, но знаю что делаю».

Он боялся поднять на нее глаза. Она взяла со стола пачку сигарет, закурила и, закинув ногу на ногу, устроилась в кресле, единственном на всю спальню. Отважившись наконец искоса бросить на нее взгляд, он по гримасе, сопровождавшей первую затяжку, понял, что похмелье у Норы тоже не из легких.