— Да, недурно.

— А вид какой! А комнаты — просторные, светлые!

— Да, превосходно. Я был бы счастлив жить здесь. Только вот… — И, помолчав, комиссар со вздохом заключал:

— Переезжать придется!

Тем хуже для тех, кому не по вкусу бульвар Ришар-Ленуар. Тем хуже для следователя Комельо.

— Скажите, господин следователь, случалось ли вам заталкивать себе в нос горошину?

— Что?

— Горошину. Была у нас в детстве такая игра. Вы попробуйте, а потом посмотритесь в зеркало. Результат будет поразительный. Бьюсь об заклад, что с горошинкой в ноздре вы пройдете в двух шагах от людей, с которыми ежедневно общаетесь, и они вас не узнают. Ничто так не изменяет внешность, как небольшое отклонение от обычного. Особенно легко обманываются в таких случаях те, кто больше всех к нам привык. А вам ведь известно, что лицо потерпевшего обезображено куда сильней, чем это можно сделать с помощью горошинки в носу. Учтите и другое. Людям трудно представить себе, что их сосед по лестничной площадке, сослуживец или официант, ежедневно обслуживающий их в кафе, может разом превратиться в нечто совсем иное, в убийцу или жертву например. Мы читаем в газетах о преступлениях, но воспринимаем их так, словно они происходят в ином мире, в другой сфере, не на нашей улице, не в нашем квартале.

— Словом, вы считаете нормальным, что убитый до сих пор не опознан?

— Меня это не слишком удивляет. Я помню одну утопленницу, которую опознали лишь через полгода. А было это еще в старом морге, когда холодильников не существовало и на труп просто пускали струю холодной воды из крана.

Г-жа Мегрэ, вздохнув, отказалась от попыток заставить мужа замолчать.

— Короче, вы удовлетворены ходом следствия. Человек убит, минуло трое суток, а мы не только не вышли на след преступника; но и ничего не знаем о жертве.

— Я знаю целую кучу всяких мелочей, господин следователь.

— Разумеется, настолько незначительных, что о них не стоит ставить в известность даже меня, кому поручено следствие?

— Да вот, к примеру. Незнакомец любил принарядиться. Особым вкусом, пожалуй, не отличался, но был франтоват, о чем можно судить по галстуку и носкам. При серых брюках и плаще носил черные шевровые туфли очень тонкой кожи.

— В самом деле, чрезвычайно интересно!

— Совершенно верно, чрезвычайно. А еще интересней, что рубашка у него была белая. Вам не кажется, что человек, носящий сиреневые носки и галстук с разводами, должен был бы предпочесть цветную рубашку, или хотя бы в полоску, или с мелким рисунком? Зайдите в любое бистро, вроде тех, по которым он нас водил и где чувствовал себя в своей стихии. Немного вы увидите там белых рубашек.

— Какой же вы делаете из этого вывод?

— Минутку. В двух по меньшей мере подобных бистро — Торранс снова побывал в них — незнакомец заказал сюзситрон, словно привык именно к этому аперитиву.

— Итак, теперь мы знаем его вкусы.

— Вы пробовали сюз, господин следователь? Это горький напиток с низким содержанием алкоголя. Он не из тех, что пользуются большим спросом. Я имел случай убедиться, что любители его не относятся к числу тех, кто идет в кафе выпить аперитив для бодрости; нет, это те, кого ведет туда профессиональная необходимость, например коммивояжеры, вынужденные не один раз на дню ставить покупателям выпивку.

— Вы заключаете отсюда, что покойный был коммивояжером?

— Нет.

— Кем же тогда?

— Минутку. Его видели человек пять-шесть, чьими показаниями мы располагаем, но никто из них не сумел подробно его описать. Большинство уверяет, что он был коротышка и отчаянно жестикулировал… Забыл упомянуть об одной детали, которую нынче утром обнаружил Мере. Он — добросовестный парень. Никогда не довольствуется достигнутым и сам, без чьих-либо настояний, возвращается к уже сделанной работе. Так вот. Мере установил, что у потерпевшего утиная походка.

— Какая-какая?

— Утиная. Он выворачивал носки наружу, если угодно. — Комиссар знаком попросил жену набить ему трубку и уголком глаза проконтролировал операцию, женами рекомендуя не слишком уминать табак. — Так вот, я говорил о том, как очевидцы характеризовали покойного. Их описания весьма расплывчаты, и все-таки у двух человек сложилось одинаковое впечатление. «Я не уверен. Все это очень смутно, — сказал хозяин „Погребов Божоле“. — Однако он мне что-то напоминает. Только вот что?» Потерпевший не киноактер. Даже не статист — мой инспектор обошел все студии. Он не политический деятель, даже не судейский…

— Мегрэ! — вскрикнула супруга комиссара. Не прерывая разговора и чередуя слова с затяжками, муж ее раскурил трубку.

— Задайтесь вопросом, господин следователь, на мысль о какой профессии наводят эти детали.

— Я не любитель шарад.

— Понимаете, когда поневоле сидишь дома, у тебя есть время поразмыслить… Да, я забыл самое важное. Поиски, разумеется, ведутся в разных сферах. Велотреки и футбольные стадионы ничего не дали. Я распорядился также опросить всех, кто имеет отношение к ПГТ.

— Простите, не понял?

— К Парижскому городскому тотализатору. Вам, без сомнения, знакомы кафе, где можно, не двигаясь с места, поиграть на скачках. Сам не понимаю почему, но покойник представлялся мне завсегдатаем агентства ПГТ. Увы, там тоже ничего. — Терпение Мегрэ проявлял ангельское. Со стороны показалось бы, что ему доставляет удовольствие затягивать этот телефонный разговор. — А вот Люкасу на ипподромах повезло больше. Но хотя он потратил много времени, говорить об окончательном опознании и сейчас еще нельзя: все из-за обезображенного лица. Не забывайте, мы привыкаем видеть человека живым, а не мертвым, и превращение в покойника сильно меняет его в наших глазах. Тем не менее на ипподромах кое-кто помнит нашего незнакомца. Он был из тех, кто не сидит на трибунах, а толчется вдоль скакового поля. По словам одного торговца секретами конюшен, покойник довольно усердно посещал скачки.