И теперь он только улыбался ей, как умел это делать, игривой, ребячливой, обескураживающей улыбкой.

Да, он был счастлив. И при этом — неясное, но почти физическое ощущение страха. Это логично и неизбежно: когда человек счастлив, он всегда боится, что может все потерять…

Он не видел с тех пор ни Жэна, ни его дружков. Не получал от них никаких вестей. Но Луизе пришло из Йера письмо, где говорилось, что хозяйка вынуждена была из-за нее съездить в Марсель, а это наводило на размышления.

Наверху стучала пишущая машинка. Так было ежедневно с девяти утра. Пожилая дама, вдова чиновника, брала работу на дом.

Малыш Луи уже успел навести справки обо всех жильцах. Прежде всего из любопытства. А еще — на всякий случай: мало ли для чего может понадобиться.

Было около одиннадцати, когда раздался звонок в дверь.

Не иначе как посторонний! Ведь люди, заходившие к ним постоянно, например сборщик денег за газ или поставщики, знали, что дверь не заперта, и, войдя, окликали с порога:

— Мадам Констанс!

Не шевелясь, с сигаретой во рту, Малыш Луи навострил уши. Послышался мужской голос, но он не мог понять, что происходит, пока в его комнату с испуганным лицом не влетела Луиза. Она была чем-то расстроена и, приложив палец к губам, шепнула:

— Инспектор полиции.

— Какой?

— Я его не знаю. Он попросил меня выйти.

Тогда Луи встал и босиком, в своей удобной полосатой шелковой пижаме, подошел к двери и прильнул к ней ухом. Луиза тоже стала прислушиваться.

— Садитесь! — услышали они за стенкой голос Констанс. — Извините за беспорядок и мой туалет: по утрам я всегда занимаюсь уборкой…

По утрам у нее всегда были мешки под глазами, а щеки бледные, как луна.

— Мне хотелось бы выяснить — не ваша ли это вещица? — спросил полицейский, протягивая что-то Констанс, но что именно, Малыш Луи разглядеть никак не мог.

— Да, моя. Это еще от моей покойной матери… Но как она у вас очутилась? Кто-нибудь нашел на улице?

— К сожалению, нет. Этот золотой крестик был продан позавчера ювелиру на проспекте Победы. Вор…

Констанс тихо вскрикнула, а Малыш Луи увидел совсем близко от себя нахмуренные брови Луизы.

— Почему вы говорите — вор? — упавшим голосом произнесла Констанс.

— Есть все основания предполагать, что эта драгоценность была у вас украдена.

— А если я сама ее кому-нибудь дала?

— Кому же?

— А если я поручила своему секретарю Луи Берту продать ее?

— И это кольцо вы тоже поручили ему продать?

— Ну да. Мне надоели эти старые побрякушки. Я попросила его избавить меня от них.

Один глаз Малыша Луи закрылся, а нахмуренные брови Луизы стали распрямляться.

— В таком случае, мне нечего сказать. Раз вы сами утверждаете…

— Но…

— Тем не менее мне поручили поставить вас в известность относительно некоторых обстоятельств. Известно ли вам, что этот Луи, которого вы называете своим секретарем, дважды сидел в тюрьме?

— Да, он мне говорил.

— Знаете ли вы, что, весьма вероятно, он рано или поздно будет вызван по делу ограбления почты в Лаванду?

— Ну и что? Разве у вас есть какие-нибудь улики?

Молодчина старуха! Малыш Луи не мог сдержать улыбки и подумал, не открыть ли ему внезапно дверь, чтобы, напустив на себя иронический вид, поздороваться с этим кретином инспектором.

— Дело ваше. Вы поселили его у себя, и это касается только вас, хотя из осторожности… Ладно! Моя обязанность вас предостеречь, а уж там пеняйте на себя, если что случится.

На этот раз Малыш Луи пожал плечами, а потом по-мальчишески изобразил, будто нокаутирует противника.

— А что со мной может случиться?

— Как сказать! Вы уже не очень молоды… Допустим, что ваше имущество могло привлечь мужчину, у которого нет средств к существованию…

— Я попрошу вас!.. — сказала Констанс с достоинством.

— Ладно, не сердитесь! Теперь последний вопрос: говорил ли вам Малыш Луи, что за женщина живет в настоящее время под вашей крышей? Та, с которой я столкнулся, когда вошел?

— Это его сестра.

Тут уж было не до смеха. Ошеломленный Малыш Луи слушал, затаив дыхание, а Луиза вздохнула:

— Ну, что я говорила!