— Интересно, сколько стоила зажигалка?

— Не знаю. Мне ее подарили.

— Кто? Тот, что на портрете?

Почему это ее смутило?

— Вернее…

— Так все-таки тебе ее подарили или ты сама купила?

— Я ее купила, когда однажды выиграла в казино.

— А ты играешь?

— Немного… То есть почти каждый вечер…

— Сколько?

— Что сколько?

— Сколько ты за нее заплатила?

— Тысячу четыреста франков. Она стоила полторы, но я поторговалась.

Тут он внезапно отрезал:

— Спокойной ночи!

И, не глядя на нее, закрыл дверь, уселся на железную кровать и стал снимать туфли.

Он прекрасно знал, что она здесь, стоит за дверью, прислушиваясь к малейшему шороху, надеясь, что он передумает, но слишком многое было ему здесь не по душе, и он, сердитый, предпочел лечь, погасил свет и долго не закрывал глаза, рассматривая тени двух толстых ступней на яркой полоске, просачивавшейся из-под двери.

Когда он вышел из автобуса на Рыночной площади в Йере, с виду это был прежний Малыш Луи — в той же белой кепке, в тех же узконосых туфлях, которые, казалось, едва касаются земли. С обычным для него позерством он окидывал людей небрежным взглядом. Так смотрит кинозвезда на толпу, встречающую ее восторженными взглядами.

Проходя мимо пивной, он заметил там за круглым столиком двух парней, с которыми был немного знаком, но не остановился, а только помахал им рукой и пошел дальше, по направлению к улице Рампар.

Было два часа дня. Улица, мощенная крупным булыжником, тянулась в гору. Нещадно палило солнце, и Малыш Луи, который не выносил пота, через каждые несколько шагов останавливался. Прохожие теперь попадались все реже, и он уже не старался согнать с лица суровое, недоверчивое, быть может, даже тревожное выражение.

Прежде всего, почему Луиза целую неделю не отвечала на его письмо? Кроме того, почему в газете «Пти Марсейе» не появилось условленного объявления: «Продаются красивые голуби. Обращаться…»?

Потеряв терпение, он однажды утром позвонил Луизе: в это время она спит и ее можно застать дома. Ему пришлось долго ждать, наконец она сняла трубку, и он с трудом узнал ее голос:

— Это ты?.. Какой ты неосторожный! Я тебе напишу.

Больше она ничего не сказала, но через несколько дней он получил от нее письмо:

На улице Рампар вообще не было прохожих. В тени мастерской с синими стеклами что-то строгал столяр.

Наконец Малыш Луи подошел к большому дому на углу, ставни в доме были закрыты.

Город здесь уже кончался. Палисадники были окружены старыми каменными стенками, а метрах в двухстах уже начинались поля.

Малыш Луи увидел трех женщин, лежащих в шезлонгах. Четвертая сидела на пороге. Был час отдыха, сиеста.

Из-под их пестрых пеньюаров выглядывали голые ляжки и кружевные сорочки — профессиональная примета. Чуть дальше на тротуаре играли дети.

Четыре женщины разом оглядели Малыша Луи; та, что сидела на пороге, вскочила и сказала:

— Ты что, разве не получил от меня письма?

Он пожал плечами, не вынимая рук из карманов и сигареты изо рта, не поздоровался, хотя был знаком со всеми присутствующими, и приказал:

— Пошли!

Он увлек ее в полутемную залу, где возвышалось огромное механическое пианино и где играла в куклы шестилетняя девочка, дочь хозяйки.

— Сядь!

— Да что с тобой? — Луиза прикрыла бледно-голубую рубашку полами пеньюара.

Это была брюнетка с очень светлой, тонкой и гладкой кожей, покрытой легким пушком. Она села за столик, а Малыш Луи поместился напротив нее.

— Я же тебе писала, чтобы ты не приезжая.

— Писала.

Он не улыбался и даже не пробовал пустить в ход свое обаяние. Напротив, глядел на Луизу сурово и упорно молчал, дожидаясь, чтобы она смутилась.

Так и вышло. Она попыталась улыбнуться и снова спросила:

— Да что с тобой?

Они сидели у открытого окна. Шторы были опущены, но все-таки пропускали свежий воздух и свет. Девочка время от времени бросала игру и внимательно разглядывала обоих.

— Объяснений — вот чего я от тебя жду.

— Я же тебе писала: приезжал Жэн.

— Ну и что?

— Он в ярости.

Из-под пеньюара снова показалось голубое кружево, выделявшееся на матовой коже молодой женщины, от волос ее приятно пахло вербеной.

— С чего бы это?

— Говорят, ты натворил много глупостей. Прежде всего, после окончания дела оставался в Лаванду и там выпендривался, а потом нахально держался с комиссаром Баттисти. Он считает, что самая пора упрятать тебя за решетку.