–  Вячеслав Викторович, - с запинкой, словно пересилив себя и в то же время с внутренним вызовом сказал "лопух".
– Я слышал через дверь все, что вы обо мне говорили.

–  Ну и шут с тобой, что ты слышал, - сказал Вячеслав Викторович, сердито ходивший по комнате.
– Поделился со своим старым другом тем, что ты лопух. Могу добавить - способный, хотя и - правой рукой за левое ухо!
– сам все это прекрасно знаешь, что дальше?

–  Ничего. Просто хотел, чтобы вы знали, что я все слышат.

–  Знаю, что ты принципиальный, мог не напоминать мне. Такой принципиальный, - это Вячеслав Викторович сказал, уже обращаюсь к Лопатину, - что не способен, спуская последнее барахло на базаре, хотя бы поторговаться из-за него! Идет на толкучку и со своей принципиальностью приносит с базара жене вдвое меньше картошки, чем мог бы. Забирай керосин и иди. Передай привет своей Лиле. Сегодня не могу, а завтра зайду к вам. Ты прямо на киностудию едешь?
– обратился Вячеслав Викторович к допившему чай и поднявшемуся из-за стола Лопатину.

–  Нет, сначала к вокзалу, на продпункт.

–  Тогда прихвати его с собой. Он там, у вокзала, не доезжая квартал, живет. А то еще разобьет по дороге, растяпа, керосин. Когда ты вернешься?

–  Договорились сегодня до семи работать. Думаю, к восьми буду.

–  Тем лучше.
– Вячеслав Викторович проводил их обоих в прихожую. "Лопуха" выпустил за дверь, а Лопатина придержал, сказав на ухо: - Абсолютно все спустил на толкучке, чтоб семью кормить. Под пальто - рубашка. Сил нет на них смотреть. Завтра чего-нибудь соберем им после Нового года. Не все же гости дотла сожрут?

–  Может, я когда получу, хлеба отрежу?
– спросил Лопатин.

–  Не надо. Я завтра сам.

Сев в машину, "лопух" поставил между колен бутылку с керосином и держал ее двумя руками в грязных белых штопаных шерстяных перчатках, кажется женских.

Лопатин ехал рядом с ним и вспоминал: где он раньше слышал эту фамилию - Рубашкин? И все-таки вспомнил. Слышал ее от Вячеслава до войны, что есть у него в семинаре такой студент Литературного института - Рубашкин; несколько стихов его напечатали, а первой книжки никак не может издать. Куда ее ни сунешь - всюду по каким-нибудь параметрам не подходит! Значит, это и был тот самый довоенный Рубашкин.

–  Сколько вашему ребенку?
– спросил Лопатин.

–  Четыре месяца, четыре!
– зло повторил "лопух", словно его не спросили, а ударили.

"Ребенка уже во время войны придумали, умники.
– Лопатин сознавал несправедливость своей мысли, но все равно сердился от невозможности помочь. И вдруг подумал: - А что, если можно помочь? Если все-таки можно?"

Ему вспомнились слова режиссера о мешке угля, который он получил как премию от студии, когда кончил картину. "Вот закончу работать над сценарием и попрошу у них там за это два ведра угля. Без объяснения причин. Попрошу, и все!"

–  Если можно, остановите здесь, - попросил "лопух".

–  Прижмитесь к тротуару, - приказал Лопатин водителю.

"Лопух" вылез и, сказав "до свидания", еще стоял у открытой дверцы машины. Первый не протянул руку, дожидался, чтобы это сделал старший.

"Воспитанный мальчик", - подумал Лопатин, пожимая его ледяную руку, с которой тот поспешно стащил свою штопаную перчатку. Наверно, правда, что не умеет торговаться на толкучке. И вдруг спросил:

–  Это ваш дом?

–  Да.

–  А какая квартира?

–  А зачем вам?

–  Спросил - значит, хочу знать.

–  Четырнадцатая.

–  Ладно, до свидания, - сказал Лопатин и захлопнул дверцу.

Когда, получив все, что полагалось, на продпункте, они с опозданием на пятнадцать минут подъехали к студии, водитель сказал, что подполковник велел узнать у Лопатина, до какого часа он будет здесь.

–  До семи. А что?

Водитель объяснил, что подполковник хотел заехать сегодня завезти билет на ашхабадский поезд и проститься, потому что сам уезжает сегодня в командировку во Фрунзе.

–  Передайте, что до семи наверняка буду, - сказал Лопатин и, вылезая, прихватил с собой вещевой мешок с продуктами.

–  А вы оставили бы мешок, товарищ майор. Подполковник сказал, чтоб, если захотите, я отвез на квартиру.

–  Спасибо, раз так.
– Лопатин бросил мешок обратно в машину.

* * *

Работа была в самом разгаре, когда в монтажную вошел Губер.

–  Во-первых, билет, - сказал он, поздоровавшись с режиссером и Лопатиным.

–  А во-вторых, кажется, будем прощаться?
– сказал Лопатин, засовывая билет в карман гимнастерки.