–  А вот конвертов у меня нет. Придется вам взять еще лист бумаги и свернуть из него пакетик, как для порошков с лекарствами.

–  А вы просто суньте к себе в сумочку, - сказал Лопатин отдавая ей листок.

–  Сумочек у меня никогда по было. Имела только сумки самые большие, какие могла купить, чтобы в них влезали роли. А теперь муж у меня, как и вы, с орденами - дважды кавалер, и я, как кавалерственная дама, получила в подарок от его замполита самую настоящую полевую сумку.

Она подошла к креслу, приподняла телогрейку, взята висевшую под ней полевую сумку и, расстегнув, положила туда письмо.

–  Всегда страшно, когда берешь на свою душу что-то чужое. Чужой ли грех, чужое ли счастье - все равно страшно! Если долетим за один день, завтра ваше письмо будет у нас. А где к этому времени будете вы сами?

–  Зависит от дороги. Скорей всего, приткнемся ночевать где-то поблизости от Смоленска.

–  Так и будем думать о вас завтра, что ночуете где-то около Смоленска. Я тоже, когда ехала в ту сторону, ночевала в какой-то военной части, которая стояла в лесу, как они мне сказали, недалеко от Смоленска. Когда мы приехали туда поздно вечером, лес показался мне густым. А рано утром, когда встала и вышла из палатки, увидела, что он какой-то не такой, как я привыкла, и только потом, не сразу, поняла, что это его побило войной. Многие деревья срезаны, как большими ножницами. Иногда ближе к верхушкам, а иногда посередине... И вспомнила калек у нас на Старом базаре, в Ташкенте. Скажите правду, вам не страшно завтра снова ехать туда?

–  Не настолько, чтобы не ехать.

–  Садитесь, выпьем чаю. Он крепкий, я не умею экономить. Пока есть, пью крепкий, а когда нет, пью кипяток.

Она разлила чай и только тут вспомнила о принесенном ею графине. Лопатин уже успел разглядеть эту желто-бурую жидкость, в которой лежала нарезанная спиралью, обесцвеченная до белизны лимонная корка.

–  Совсем забыла, что у нас в доме все еще стоит эта довоенная водка. Без мужа никто ее не пил, вот она и стоит. Принесла, чтоб угостить вас, но стала наливать чай и забыла... Как вы думаете, ее можно пить? Она не испортилась за это время?

–  Думаю, не испортилась, - улыбнулся Лопатин.
– Если только в нее не доливать воды. Насколько я знаю, в одну можно испортить только таким способом.

Она расхохоталась своим громким мужским смехом и, открыв пробку, протянула ему графин:

–  Попробуйте...

Он понюхал.

–  Кажется, не доливали.

–  Подождите, я что-то опять забыла? Да, рюмку.

Она вышла и вернулась с рюмкой.

–  А вы? Что же, я буду один?

–  А это непременно - вдвоем?

–  Желательно.

–  Если желательно, возьму и себе.

Она снова вышла и принесла вторую рюмку. Лопатин нерешительно начал наливать ей, ожидая, что она его остановит. Но она не остановила.

–  Наливайте доверху. Мне, как это недавно выяснилось, все равно.

–  Доброго пути вам.
– Лопатин чокнулся с ней. Она выпила до дна и разочарованно подергала носом.

–  Во второй раз пью, и опять ничего особенного... Настолько ничего особенного, что вполне можно и без этого. Я так и сказала им у них в медсанбате, когда приехала, а они меня уговорили. А потом, когда они пили, сама только чокалась и переливала свою водку им в стаканы. Они так этим дорожат, а мне - не в коня корм! Я больше не буду, а вам налью еще?

–  Если будет на то ваша милость...

Она налила, и он, выпив еще рюмку и закусив галетой, быстро выхлебал до конца свою чашку чая, вспомнив, что ей надо пораньше лечь спать. Да и у него самого теперь были причины торопиться.

–  Благослови вас бог, если он есть, - провожая его, повторила она те же самые слова, что когда-то сказала ему на прощанье в Ташкенте. А он, спускаясь по лестнице, подумал, что, если бы бог, которого нет, все-таки был, он должен был бы благословить не его, а ее.

Торопиться ему надо было в редакцию, потому что завтра, в восемь утра, когда он уедет, редактор, выпустив газету, будет еще спать. А ему, как теперь выяснилось, было необходимо еще раз увидеть редактора.

В редакции шла суета, сдали всего одну полосу, остальные еще не сдавали. В сводке сообщалось о продолжающемся наступлении наших войск на Карельском перешейке и прорыве финской обороны между Ладожским и Онежским озерами.

Но кроме всего этого верстали еще целую полосу военных и политических итогов трех лет Отечественной войны и ставили на нее карту с заштрихованными территориями, освобожденными от немцев.

Настроение было приподнятое, но редактор встретил Лопатина неприветливо:

–  Выскочил, как черт из бутылки! Если кто-то из фотокорреспондентов хочет увязаться с тобой и рассчитывает на протекцию - шиш с маслом! Все уже распределены и поедут туда, куда сказано.

–  Нет, но у меня самого к тебе дело, на пять минут.

–  Иди к заму или к ответственному секретарю, я занят.

–  У меня дело не к ним, а к тебе. Личное мое, лично к тебе.

–  Тогда жди. И не маячь за спиной - позову.