– Видно, на севере дела совсем плохи, – сказал Фрэнк, – раз мамаша-кровопивушка не в духе.

В ту же секунду старая фурия с ловкостью дикого индейца, жаждущего мести, швырнула нож в говорившего. Ожидавший нападения Фрэнк избежал удара, быстро отклонившись в сторону, и нож, просвистев у его уха, глубоко врезался в глиняную перегородку позади.

– Ну-ну, мамаша, – сказал грабитель, схватив ее за обе руки, – я покажу тебе, кто тут хозяин! – несмотря на яростное сопротивление старой карги, он с такой силой толкнул ее назад, что она упала на кучу соломы; отпустив ее, он угрожающе поднял палец, словно надзиратель, усмиряющий буйнопомешанного. И цель была достигнута: старуха больше не пыталась встать и возобновить свои злобные нападки; ломая в бессильном неистовстве тощие руки, она лишь выла и визжала, словно одержимая.

– Я еще сведу с тобой счеты, старая чертовка! – сказал Фрэнк. – Девчонка эта в Лондон не пойдет, но ты не посмеешь и волоска тронуть с ее головы, слышишь? Смотри у меня!

Слова эти как будто успокоили разбушевавшуюся старую ведьму. Пока ее вопли и восклицания постепенно затихали, переходя в неясное, ворчливое бормотанье, еще одна особа присоединилась к этому необычайному сборищу.

– Эй, Фрэнк Левитт! – сказала вновь вошедшая, приплясывая и притопывая в дверях; сделав большой прыжок, она оказалась сразу в центре сборища. – Ты что, убиваешь нашу мать? Или режешь глотку хрюшке, которую Том утром привел? Или читаешь молитвы задом наперед, чтобы вызвать сюда старого приятеля – самого дьявола?

Услышав этот голос, столь необычный по интонации, Джини сейчас же вспомнила двух женщин, обогнавших ее на лошади незадолго до встречи с грабителями: в говорившей она узнала ту, что сидела впереди, и это обстоятельство лишь усугубило ее ужас, показывая, что нападение, которому она подверглась, было заранее обдумано и подготовлено, хотя кем и с какой целью – оставалось для нее неясным. По манере разговора читатель, наверно, тоже узнал в ней особу, уже описанную нами в предыдущих главах этой книги.

– Пошла прочь, ты, бешеная дьяволица! – сказал Том, вынужденный из-за ее прихода перестать пить водку, которую умудрился уже где-то раздобыть. – От твоих бедламовских проделок да вывертов твоей мамаши сбежишь хоть в берлогу самого сатаны. – И он снова приложился к разбитому жбану с водкой.

– А это еще что такое? – спросила сумасшедшая и подошла, пританцовывая, к Джини, которая, несмотря на свой страх, неотступно следила за происходившим, чтобы не упустить благоприятного для бегства момента или хотя бы понять, где она находится и что ей угрожает.

– Что же это такое? – вновь воскликнула Мэдж Уайлдфайр. – Дочка почтенного Дэви Динса, этого старого помешанного вига, здесь, в цыганском сарае, а кругом темная ночь! Тут и впрямь есть на что посмотреть! Гляньте, сэры, вот вам падение святых! А другая сестрица – в Эдинбургской тюрьме. Мне ее, право же, очень жаль, это ведь не я, а мать ей желает зла, хоть и у меня на то, может, есть свои причины.

– Слушай-ка, Мэдж, – сказал высокий грабитель, – ты ведь не такой дьявол, как эта карга, твоя мамаша, которая и ему, наверно, приходится родной матерью. Отведи-ка эту девицу с собой в твою конуру и не пускай туда нашу чертовку, как бы она тебя о том ни просила.

– Да, да, Фрэнк, не пущу, – сказала Мэдж, взяв Джини за руку и ведя ее за собой. – Не годится молодым порядочным христианским леди вроде меня и этой девицы водить по ночам компанию с такими висельниками, как ты и Том. И поэтому, сэры, приятных вам сновидений, спите, пока палач вас не разбудит, чтоб потащить на виселицу, – то-то будет праздник во всей округе!

И вдруг, словно повинуясь очередному порыву своего беспорядочного воображения, она робко подошла к матери, которая сидела у очага подобно Гекате, творившей адские заклинания. Красноватое пламя освещало ее высохшее, искаженное лицо, отмеченное всеми дурными страстями; и, упав перед ней на колени, Мэдж произнесла голосом маленького ребенка:

– Мамочка, послушай, как я молюсь перед сном, и попроси Боженьку благословить мое милое личико, как ты говорила мне много лет назад.

– Пусть лучше сатана сдерет с него кожу себе на башмаки, – ответила старуха, собираясь дать затрещину смиренной просительнице.

Но она промахнулась, ибо Мэдж, хорошо знакомая, по-видимому, с родительскими благословениями своей мамаши, быстро и ловко увернулась от ее руки. Вскочив с места, чтобы исправить промах, старая фурия схватила железные щипцы и только было собралась размозжить ими голову своей дочери или Джини (ей было все равно, кому), как ее вновь остановил тот, кого она называла Фрэнк Левитт; схватив старуху за руку, он с силой отшвырнул ее в сторону:

– Ты что, мамаша-кровопивушка, опять за свое? Да еще в моем высочайшем присутствии! А ну-ка, Мэдж из Бедлама, отправляйся к себе в дыру со своей подружкой, а то этот дьявол доберется тут до тебя – и уследить не успеешь.

Послушавшись Левитта, Мэдж, увлекая за собой Джини, поспешно направилась к перегородке, отделявшей часть комнаты от остального помещения: судя по соломе, устилавшей пол, место это, очевидно, предназначалось для ночлега. Лунный свет, пробиваясь сквозь дыру в крыше, падал на походные принадлежности Мэдж и ее милой матушки: седельную подушку, седло и один или два узла.