Первая вошедшая в библиотеку особа оказалась, к великой радости Джини, одного с ней пола: это была пожилая, добродушного вида женщина, очевидно – экономка. Джини в нескольких словах объяснила ей свое положение и попросила помощи.

Чувство собственного достоинства не позволяло экономке проявить излишнее участие к женщине сомнительной, в ее глазах, репутации, которая искала правосудия в доме ректора; но она была вежлива, хоть и сдержанна.

– С нашим молодым господином, – сказала она, – произошел несчастный случай. Он упал с лошади, и после этого с ним часто бывают обмороки. Как раз сейчас ему стало очень плохо, и поэтому его преподобие не может пока прийти к тебе. Но не беспокойся: как только он освободится, он примет все необходимые и справедливые меры по твоему делу. – После этого она предложила Джини провести ее в комнату, где той следовало оставаться, пока ректор освободится.

Воспользовавшись представившимся случаем, Джини спросила, где она может умыться и переодеться.

Экономка, считавшая чистоплотность и любовь к порядку самыми похвальными человеческими качествами, с радостью согласилась удовлетворить столь разумное желание; и когда Джини, переодевшись в чистое платье, которое она достала из своего узла, появилась вновь перед почтенной дамой, перемена в ее наружности была столь велика, что та едва узнала в этой опрятной, скромной маленькой шотландочке растрепанную и перепачканную путешественницу, весь вид которой говорил об учиненном над нею насилии. Приятно удивленная такой переменой в наружности Джини, миссис Далтон отважилась пригласить ее к обеду; благовоспитанность, с которой Джини вела себя за столом, произвела на экономку столь же благоприятное впечатление.

– Ты ведь умеешь читать эту книгу, не так ли? – спросила после обеда почтенная дама, положив руку на большую Библию.

– Разумеется, мадам, – ответила Джини, удивленная таким вопросом.

– Как мы ни нуждались раньше, но это было первое, чему научил меня мой отец.

– Тем лучше для него, девушка. А то у нас тут всего вдоволь – и дичи и пудингов, – но они не согласятся попоститься и трех часов, даже ради того, чтобы их неучи дети прочитали всю Библию из конца в конец. Возьми эту книгу, милая, и почитай немного вслух, потому что мои глаза слабы стали. Это единственная книга, в которой никогда не встретишь ничего дурного.

Джини едва не поддалась искушению прочитать ей притчу о добром самаритянине, но совесть подсказала ей, что это означало бы использовать Священное писание не для просвещения своего ума, а для воздействия его на окружающих в своих личных, корыстных целях; и, следуя этому безупречному чувству долга, она выбрала главу о пророке Исайе, которую прочитала, несмотря на северное произношение, с таким благоговейным вдохновением, что миссис Далтон слушала с неослабевающим интересом.

– Ах, – сказала она, – если бы все шотландские женщины были такие, как ты! Но нам доводилось встречаться только с такими твоими землячками, которые были сущими дьяволицами – одна хуже другой. Если тебе известна какая-нибудь опрятная девушка вроде тебя, которая ищет работу и может представить хорошую рекомендацию и которая не станет бегать на гулянки и ярмарки и весь день ходить в чулках и башмаках, – что ж, думаю, что для нее нашлось бы место в ректорском доме. Нет ли у тебя, девушка, кузины или сестры, которую такое предложение устроило бы?

Эти слова задели больное место Джини, но появление слуги, которого она видела раньше, избавило ее от тяжелой необходимости отвечать.

– Хозяин хочет видеть молодую женщину из Шотландии, – сказал Томас.

– Ступай поскорее к его преподобию, моя милая, и расскажи ему всю твою историю. Его преподобие добрый человек, – сказала миссис Далтон.

– Я заложу страничку, где мы остановились, и приготовлю к твоему приходу чашку чая с такой лепешкой, какую вряд ли умеют испечь в Шотландии.

– Хозяин ждет молодую женщину, – нетерпеливо вмешался Томас.

– Ну-ну, мистер невежа, не вмешивайся не в свое дело. И сколько раз я тебе наказывала называть мистера Стонтона его преподобием, потому что он уважаемый всеми священник, а не хозяином, как ты всегда это делаешь, словно он какой-то жалкий сквайр.

Так как Джини была уже у двери, готовая следовать за Томасом, лакей ничего не ответил, пока они не вышли в коридор; здесь он пробормотал:

– Уж больно много хозяев в этом доме! А ежели потакать во всем миссис Далтон, то еще, пожалуй, и хозяйка прибавится.

Пройдя с Джини по переходам, еще более запутанным, чем те, по которым она шла раньше, Томас привел ее в полутемную комнату, так как большая часть ставен была прикрыта; здесь стояла кровать под чуть спущенным пологом.

– Я привел молодую женщину, сэр, – сказал Томас.

– Очень хорошо, – ответил с постели чей-то голос, явно не принадлежавший его преподобию, – придешь сюда по звонку, а пока выйди из комнаты.

– Тут какая-то ошибка, – сказала Джини, удивленная тем, что оказалась в комнате больного. – Слуга сказал мне, что священник…

– Не беспокойся, – проговорил больной, – тут нет никакой ошибки. Я знаю больше о твоих делах, чем мой отец, и могу поэтому скорее разобраться в них. Выйди из комнаты, Том. – Слуга повиновался. – Мы не должны терять время, – продолжал больной, – у нас его очень мало. Открой ставни у этого окна.

Джини выполнила его указания, и, когда он сдвинул в сторону полог, свет упал на бледное лицо и забинтованную голову больного, одетого в халат и лежавшего с измученным видом на кровати.

– Посмотри на меня, Джини Динс, – сказал он, – помнишь ли ты меня?