– Твоей честью! – повторил отец с выражением укоризны и презрения и, отвернувшись, обратился к Джини:

– А что касается вас, молодая особа, я не спрашиваю и не жду объяснений, но как отец и как священник прошу вас немедленно покинуть этот дом. Если рассказанная вами романтическая история не явилась лишь предлогом, чтобы проникнуть сюда (а судя по компании, в которой вы к нам явились, оно именно так и было), то мировой судья, которого вы найдете в двух милях отсюда, разберется в вашей жалобе лучше, чем я.

– Этого не будет, – сказал Джордж Стонтон, вставая на ноги. – Сэр, от природы вы добры и отзывчивы, и вы не превратитесь в жестокого и негостеприимного человека по моей вине. Выгоните отсюда этого негодяя, уже навострившего уши, – он указал на Томаса, – и дайте мне нюхательной соли или что у вас там есть под рукой, пока я не потерял сознания, – и я обещаю объяснить вам в двух словах, что связывает эту молодую женщину со мной. Ее доброе имя не должно пострадать из-за меня. Я и так причинил уже достаточно зла ее семье, и я знаю слишком хорошо, что такое потеря репутации.

– Выйди из комнаты, – обратился ректор к слуге и, когда тот подчинился приказанию, плотно прикрыл за ним дверь. – А теперь, сэр, какое новое доказательство вашего бесчестного поведения вы можете мне представить? – суровым тоном спросил он сына.

Молодой Стонтон собрался отвечать, но в такие ответственные минуты, как та, что теперь наступила, люди, обладающие, подобно Джини Динс, спокойной решительностью и ровным характером, имеют преимущество над более пылкими, но менее уравновешенными натурами.

– Сэр, – обратилась она к старшему Стонтону, – вы имеете безусловное право спрашивать вашего собственного сына о причинах его поведения. Но из уважения ко мне не делайте этого, ибо я здесь только случайная путница, которая вам ничего не должна и ничем не обязана. Правда, вы, может быть, считаете, что я должна вам за еду, но в моей стране как богатый, так и бедный охотно накормят чем могут тех, кто в этом нуждается, и если я не предложила вам денег, то только потому, что считала подобный поступок оскорбительным для такого дома, как этот, и потому, что не знала обычаев этой страны.

– Все это хорошо, – сказал не без удивления ректор, не зная, чему приписать слова Джини: простоте или дерзости, – все это, может быть, и очень хорошо, но я хочу кое-что уточнить. Почему ты не дала высказаться этому молодому человеку и помешала ему разъяснить (а он говорит, что может это сделать) отцу – его лучшему другу – те обстоятельства, которые сами по себе кажутся весьма подозрительными?

– Он может говорить о своих собственных делах все, что ему угодно, – ответила Джини, – но не следует ничего рассказывать о моей семье и моих друзьях без их на то согласия; а так как их здесь нет и они не могут сами за себя высказаться, я умоляю вас не задавать мистеру Джорджу Роб… я хочу сказать – Стонтону, или как его там зовут… никаких вопросов обо мне или моей родне; и еще я хочу сказать, что если он меня не послушается и будет отвечать вам, то, значит, он не христианин и не джентльмен.

– В жизни не встречал ничего более удивительного, – сказал ректор и, бросив испытующий взгляд на простодушное и ясное лицо Джини, повернулся внезапно к своему сыну. – Ну, а что скажете вы, сэр?

– Что я слишком поспешно дал вам обещание, сэр! – отвечал Джордж Стонтон. – Я не имею никакого права говорить о семейных делах этой молодой женщины без ее на то согласия.

Старший мистер Стонтон удивленно переводил глаза с одного на другого.

– Очевидно, это нечто большее и худшее, – сказал он, обращаясь к сыну, – чем одна из ваших постыдных и позорных связей. Я настаиваю на раскрытии тайны.

– Я уже сказал, сэр, – угрюмо ответил сын, – что не имею права говорить о семейных делах этой молодой женщины без ее согласия.

– А у меня нет таких тайн, которые я могла бы раскрыть, сэр, – сказала Джини. – Но я умоляю вас как проповедника слова Божьего и как джентльмена помочь мне дойти в безопасности до следующей гостиницы на лондонской дороге.

– Я позабочусь о твоей безопасности, – вмешался молодой Стонтон. – Об этой услуге можешь никого другого не просить.

– И вы смеете говорить это мне в лицо? – со справедливым возмущением спросил отец. – Может быть, вы собираетесь переполнить чашу непослушания и распутства еще и низким, позорным браком? Берегитесь, если это так!

– Если вы имеете меня в виду, сэр, – заметила Джини, – то могу лишь сказать, что даже за все земли, что лежат между двумя концами радуги, не согласилась бы я стать женой вашего сына.

– Во всем этом кроется что-то совершенно непонятное, – проговорил старший Стонтон. – Пройдемте со мной в другую комнату, сударыня.

– Раньше выслушай меня, – сказал молодой человек. – Я хочу сказать тебе только вот что: полагаюсь всецело на твое благоразумие; можешь рассказать отцу все или ничего, но от меня он не узнает ни слова более.