Не успел, однако, натянуть на себя одеяло, как кусты сирени в палисаднике зашумели, громко треснула ветка. Я притаился и прислушался. Тихо. Осторожно приподнявшись, я сел на кровати, взглянул на окно и похолодел. Кто-то темный и волосатый приник к стеклу и пристально вглядывался в меня… Пират Эдвард Тич! Черный паук!

В ужасе я вскочил и забегал по комнате. Кинулся было в угол, потом зачем-то метнулся к окну… И тут произошло неожиданное: Эдвард Тич отпрянул, с отвращением замахал руками и поспешно удалился. Я с облегчением перевел дыхание и мысленно поблагодарил дядю Абу. Это он на сегодняшнюю ночь так искусно перестроил мои биотоки, что я казался Черному пауку не только «невкусным», но даже противным.

Я присел к окну и начал со страхом наблюдать, как «работает» мой паук. Ярко светила луна. Эдвард Тич с беспокойством оглядывался и принюхивался. Кругом, однако, никого. И вдруг Черный паук целеустремленно направился к другому коттеджу, расположенному через два дома от моего жилища. В нем поселился недавно материализовавшийся исторический персонаж, какой-то тип из двадцатого века. Мужик он, как я слышал, неглупый и, подобно мне, согласился (ничего другого не оставалось) служить сатане. О ночном людоеде он ничего не знал и вел себя довольно беззаботно. Я присмотрелся… Так и есть! Он даже спал с раскрытыми окнами. Рука моя потянулась к видеофону: надо разбудить его, предупредить.

Но было уже поздно. Эдвард Тич-паук перегнулся через подоконник, волосатыми ручищами сграбастал спящего и поскакал в лес. Человек проснулся и заверещал. Я выскочил на крыльцо и видел, как паук-пират мчался через пустырь к опушке леса. Еще один сдавленный, приглушенный крик, потом хруст костей — и все было кончено…

Все это произвело на меня такое гнетущее впечатление, что ни о каком сеансе, ни о каком сладостном погружении в мир Лебединого озера и душистых полей не могло быть и речи. Ночью спал плохо. Снились какие-то мохнатые чудовища. Я вскрикивал, просыпался и, в страхе поглядев в окно, снова засыпал тревожным сном.

Весь день почти не выходил из дома и трудился над романом и симфонией. Привычная работа принесла успокоение, и к вечеру ночные визитеры забылись. Я лег спать и входил в очередной сон-сеанс на удивление легко и так тихо, как никогда. Я просто вплывал в него, как в уютную голубую лагуну. Где я очнусь? И кого увижу? Засыпая, вспомнил, что собеседник говорил что-то о викингах. Странно: причем тут викинги?

Шмель уселся на цветок ветреницы дубровной и попытался достать пыльцу. Неудача! Цветок качнулся, и грузный представитель семейства пчел сорвался. Он поднялся ввысь и, словно жалуясь, прогудел у самого уха. «Слишком ты тяжел, — улыбнулся Василь. — Попробуй еще раз».

Шмель не мешал Василю. К тому же классный наставник Иван Васильевич, сидевший на пригорке в окружении своих подопечных, говорил о вещах отчасти уже знакомых.

— В старину выпускники сдавали экзамены на аттестат зрелости. Уровень знаний определяли учителя, и с развитием электронной техники — компьютер. Потом выпускной бал… Сейчас то и другое сливается в один праздник, в такой выпускной бал — экзамен, какой вашим далеким предшественникам не мог и присниться. Сфера Разума уже знает особенности вашего мышления и характеры, ваши мечты и склонности. Она и скажет свое слово, скажет образно и поэтично.

Шмель снизился, покружился над венчиком цветка. Но сесть не решился, а вновь поднялся и гудел, будто спрашивал: что делать? «Не знаю, дружище, — Василь с сочувствием пожал плечами, — выпутывайся сам».

И вдруг старый учитель начал рассказывать такое, что Василь нетерпеливо отмахнулся от шмеля: уйди! Оказывается, в свои далекие молодые годы учитель был штурманом легендарного «Витязя», и только последствия какой-то космической болезни заставили его вернуться на Землю.

— В свое время и у меня был выпускной бал, — улыбаясь и щурясь на солнце, говорил учитель. — Вот как выглядел знак зрелости, подтвердивший мою пригодность к профессии астронавта.

На куртке учителя появилось штормовое море, из бурных пенистых волн которого вышел седобородый старец с трезубцем. Кто это? Нептун? Разглядеть мешал все тот же шмель, круживший на сей раз перед самым носом. «Вот наглец», — сердито отмахнулся Василь. Шмель отлетел в сторону, но знак на груди учителя уже погас.

— А сам выпускной бал вы помните? — спросил кто-то.

— Отдельные эпизоды помню хорошо.

— Покажите их! Покажите! — зашумели ребята. Они знали, что Иван Васильевич умеет, не без помощи, конечно, Сферы Разума, «вкладывать» в сознание других людей отдельные картины своей прошлой жизни.

Холмистая лесостепь вдруг задернулась дымкой и превратилась в синее утреннее море с пологими волнами. Из розоватого тумана красиво и тихо выплывал старинный трехмачтовый парусник. На палубе матросы, один из них с характерным прищуром глаз. «Неужели это Иван Васильевич в школьные годы?» — подумал Василь.

Белые, как снег, паруса корабля задрожали, заструились и пропали. Наступила тьма: Иван Васильевич, видимо, плохо помнил, что было дальше. И вдруг на Василя обрушился грохот, ослепительные молнии выхватывали из тьмы исполинские, с белыми гребнями, волны. Шторм швырял корабль, как щепку. «Убрать паруса!» — послышалась команда капитана, и юные матросы с невероятной ловкостью и отвагой сновали на мачтах. Василь понимал: кто-то, быть может, сам бог моря, проверял стойкость ребят, их умение не теряться в самых трудных и неожиданных условиях.