— Непобедимый!

Сердце у меня сжалось от предчувствия беды: дядя Абу решил померяться силами! Но по моим расчетам дьявольское всемогущество истекло из него, выкапало до капельки, испарилось. Сейчас он так же слаб и физически не защищен, как и я.

Часть передатчиков перелетела на другую окраину города, мы увидели сверху историческую Аппиеву дорогу, на которой лежала пыль веков. Подпрыгивая на выбоинах и оставляя за собой пыльный шлейф, мчалась колесница, запряженная тройкой драконов. Телепередатчики снизились и крупным планом показали дядю Абу. Был он, к моему огорчению, изрядно выпивши. Его глаза светились демонической удалью и мальчишеским желанием порезвиться, тряхнуть «богатырской силушкой».

— Братцы! Друзья мои! — взволнованно обратился я к конвоирам. — Его выручать надо. Пойдете со мной?

— Хоть куда, — заверили гусары, тронутые обращением «друзья мои».

За дни совместной жизни черти привязались ко мне, да и я испытывал к ним симпатию. Они пошли за мной в ту сторону, где виднелась фигура нового Гроссмейстера. Шли, замирая от страха. Признаться, и я приближался к Угрюм-Бурчееву с возрастающей тревогой и робостью, еще толком не зная, каким образом смогу помочь дяде Абу.

Рядом с Угрюм-Бурчеевым, угодливо улыбаясь, стоял агент царской охранки. Он, видимо, сразу почувствовал в пришельце что-то родное, привычное и сейчас, нашептывая, вводил нового Гроссмейстера в курс дел.

К плацу подлетела колесница. Из нее выскочил дядя Абу и воскликнул:

— Я Дахнаш, сын Кашкаша! Я великий и непобедимый джинн!

При этом он картинно вскинул руки. Однако превратиться в великана с громовым голосом не смог. Дядя Абу сделал еще попытку и вдруг, опустив руки, побледнел. Он все понял. Растерянно оглядевшись, дядя Абу топнул ногой, желая провалиться сквозь землю и тем самым избежать позора. Но даже такой простой трюк у него не получился.

— Кто это? — бесцветным голосом спросил Угрюм-Бурчеев.

— Сам Непобедимый, — шепнул агент царской охранки.

— Выпороть его! Розгами!

Двое солдат с розгами подошли к дяде Абу. Еще трое солдат связали ему руки и начали расстегивать брюки. Дядя Абу побагровел и предпринял отчаянную попытку вырваться из цепких солдатских рук. Потом поник и, озираясь, шептал:

— Как? Это меня-то? Розгами? Как мальчишку?

— Не смейте его трогать! Не смейте! — Сам не свой, я кинулся к солдатам и встал, придавленный ледяным взглядом стальных глаз.

— А это кто? — спросил Угрюм-Бурчеев.

— Друг Непобедимого, — ответил агент царской охранки и посмотрел на меня с мстительной ухмылкой. Он был уверен, что теперь-то я попался.

— Сквозь строй его!

Солдаты, а их было около сотни, выстроились в две шеренги лицом друг к другу. В руках у них появились палки. Я даже не пытался сопротивляться, когда мне за спиной связывали руки. Только сказал верным конвоирам:

— Сейчас мне и моему другу будет худо. Очень худо. Постарайтесь сделать то, что сейчас скажу.

Мои гусары стояли смирно, вытянув руки по швам. Поэтому Угрюм-Бурчеев и не трогал их. Они выслушали меня и кивнули в знак того, что все поняли и все сделают.

На мою обнаженную спину с двух сторон посыпались удары. Я вскрикнул от боли, потом сцепил зубы и глухо мычал. Краем глаза увидел солдат, с равнодушием и методичностью роботов поровших розгами дядю Абу. И я захохотал. Это был неудержимый полуистерический хохот. Мне представился гротескный комизм ситуации: ведь нас, представителей человечества, лупит сейчас нами же созданная цивилизация, нами же разгоняемый индустриальный прогресс… В глазах закружился темный искрящийся туман, и сознание покинуло меня.

Очнулся я на опушке леса. Гусары постарались на славу: засунули нас не в любую высокую траву, как я просил, а в крапиву. Словно знали, что она обладает хорошими лечебными свойствами. В спине я почувствовал зуд и покалывание. Это дядя Абу осторожно прикладывал к моим ранам листья крапивы. Потом он помог мне перебраться под тень густой сосны.

— Бедный малыш, — жалостливо шептал он. — Как они тебя разделали.

— А с тобой-то что?

— Со мной ничего. Только вот сидеть не могу, — сконфуженно ответил дядя Абу. И вдруг голос его задрожал от ярости. — Негодяй! Высек меня, как мальчишку. Это меня-то! Да я ему!..

— Успокойся, дядя Абу. Ты стал обыкновенным человеком, и пора привыкать к этому.

Шагах в пятнадцати от опушки сидели на пригорке мои конвоиры и скулили от одиночества, страха и тоски. К горлу подкатила такая теплая волна благодарности, что я, преодолев слабость, встал и подошел к ним.

— Спасибо, друзья. Идите в город без меня. Не бойтесь. Сейчас все будет не так, как раньше.

Черти и сами с ужасом догадывались, что при новом Гроссмейстере все будет по-другому. Город пугал их теперь не меньше леса. Они нерешительно побрели к его окраине, то и дело приостанавливаясь и оглядываясь. Я, как мог, подбодрял их.