— Да нет их. — Она махнула рукой. — Всё тогда увезли! Пусть у себя ищут…

— Ну, ладно. Я всё-таки ещё заеду.

— А первые экземпляры? — спросил я у Цаххана, когда мы вышли.

— Как всегда… Списали. Переслали. Подшили. Отфутболили. И концов не видать. И копии найти не можем… Кстати, — он усмехнулся, что-то достал из кармана, протянул мне, — вы этого никогда ещё не видели…

Я взял в руки маленький полотняный мешочек, раздёрнул завязочку чёрные сухари с какой-то тёмной пылью. Принюхался — перец.

— Что это? — спросил я.

— Это здешняя чёрная метка. Предупреждение о смерти.

— Где вы это обнаружили?

— «Обнаружил»! — усмехнулся он. — На верёвочке к двери моего дома привязали. Предупреждают, чтобы я их не трогал. Но они меня напрасно пытаются испугать. Перед тем как сожгли Саттара Аббасова, мне тоже такую прислали. Я приносил к Буракову, показывал. Они ведь не на Саттара охотились — на меня…

— А что Бураков?

— Сказал, что у каждого милиционера десяток таких дома. И у него, и у Агаева тоже… — Он спрятал метку в карман. — Но я им яйца поотрываю, прежде чем они до меня доберутся.

«Что за странные обычаи… — подумал я. — Чёрные метки присылают одним, а убивают других…»

Машину я вёл сам.

Когда проезжали по центральной площади города, мы с Балой стали свидетелями прибытия в обком двух высоких гостей.

Крупный мужчина с депутатским значком и Золотой Звездой Героя и моложавый стройный генерал вышли из белой — со шторками на стёклах «Волги» и не спеша направились к подъезду. Их сопровождал уже знакомый мне зам-предисполкома Шалаев.

— Кто такие? — спросил я Балу.

— Не знаете? Кудреватых, директор сажевого комбината. С ним генерал Эминов — начальник областного управления.

Мы выехали из города.

Серое, затянутое низкими облаками небо неслось нам навстречу. Земля вокруг проживала свой самый счастливый, медовый, месяц — вся она была тёмно-зелёной, покрытой фиолетовым цветом верблюжьей колючки. Через две недели, знал я, от всего этого нежного цветения ничего не останется, поскольку это не степь, это пустыня. И она вернётся в свой исконный жёлто-серо-белый выгоревший естественный цвет.

Бала был идеальный попутчик. Он не начинал разговора первым — ёрзал, пыхтел, поправляя сползавшие на нос огромные свои очки, но всё же был нем, как рыба.

Трасса была пуста. Вблизи берега не было видно ни одной лодки, ни одной машины с перекупщиками. Всё тот же космический ландшафт — пески да колючки — сопровождал нас вдоль всего пути. Пустая, всё ещё малообжитая земля. Совсем недавно несколько незадачливых путешественников, ехавших на машине из Бекдаша в Красноводск, рассказывал мне кто-то, решили сократить путь и поехали напрямик через пустыню. Спустя несколько недель их нашли мёртвыми — заблудились в дороге, умерли. Видимо — от жажды. Шакалы поели останки.

Мы проскочили место, где в прошлый раз вместе с Хаджинуром остановили машину снабженца сажевого комбината. Впереди показалась метеостанция. Я не снижал скорости.

Теперь мы мчали вдоль серых песков. И разнотравье здесь было в основном сине-серое, цвета ветоши. Почва казалась известково-белой, на небольших барханах тёмными кляксами чернели колючки, разросшиеся до размеров кустарников. Справа показались серо-зеленоватые тёмные полосы.

Не доезжая метеостанции, я круто повернул к берегу. Затормозил.

Нас успели заметить — от метеостанции к нам потянулась делегация: жена Касумова, малюсенький, смуглый до черноты усатый человек — Бокасса, которого я видел во время осмотра трупа Пухова, знакомый высокий казах — он и сейчас был выпивши, а может, так и не протрезвел с того дня, мальчик в коротких шортах с маленьким магнитофоном на шее и ещё несколько детей — мал мала меньше.

— Ну, как там он? — спросил Бокасса, крохотный «мальчик-дедушка» с толстыми усами. — Живой? — На лице его плавала та же, что и в прошлый раз, когда я увидел его впервые, странная гримаса — то ли печальная улыбка, то ли счастливый плач. — Как? Как? — Он наступал на нас с беспечной опасной шуткой сумасшедшего, и я принуждён был ответить ему словами Хаджинура Орезова:

— Отойди, Бокасса, не путайся под ногами!

Карлик тотчас же забыл о своих вопросах, счастливая страдальческая улыбка стала выглядеть более весёлой, даже игривой. Он присоединился к детям, став между мальчиком с «вокменом» — самым крупным из детей, которому Бокасса доходил головой до плеча, — и самым меньшим.

— Ну, как он? — повторила жена Мазута, здороваясь. — Передачи принимают?

— Должны, — сказал я. Она кивнула.

— Легко сказать — «принимают»… Я поеду, а с ними как? — Она показала на детей.