«Писатель-психолог просит дам описать ему их медовый месяц».

Нет, это уже совсем ни на что не похоже! Куда смотрит цензура? Чем занята полиция? О чем думает Дума — неужели есть дела поважнее, чем ужасающее падение нравов?!

Со злости чуть не швырнула газету в топку, но, взяв себя в руки, вернулась на третью полосу, перешла к делам иностранным. Опять Парижская выставка… А вот — «Жестокость бельгийцев». Гм… После подавления восстания чернокожего населения военный губенатор Конголезской колонии приказал отрубить руки пяти тысячам пленных повстанцев, содержащимся в особом лагере на окраине Леопольдвиля, что и было исполнено… Фу, какая отвратительная жестокость!

Великая княжна содрогнулась от отвращения. Большое спасибо, милый папА, за помолвку с наследным бельгийским принцем! Эта газетная заметка — уже достаточная причина сломя голову бежать хоть на край света от перспективы такого брака!

А это что? «Исландская угроза обостряется» — гласил заголовок заметки в рубрике «Срочно в номер». Заметка была коротенькая и содержала скупые, как телеграфное послание, сведения. Три британских судна, шедших из южноафриканских колоний, подверглись нападению пиратской флотилии севернее Мадейры, два из них захвачены, судьба экипажей неизвестна… Пиратский десант в Шотландии… Городок Аймут познал все ужасы нападения исландцев… К прибытию из Эдинбурга полка королевской морской пехоты для отражения нападения все было кончено… Городок разграблен и сожжен дотла, масса убитых… Вышедшая в море эскадра не сумела перехватить дерзких пиратов… Бурные дебаты в парламенте… «Неужели исландцы, слишком, увы, давно сидящие костью в горле всего прогрессивного человечества, до такой степени утратили чувство меры, что осмелились бросить вызов самой Англии — Владычице морей?» — не без патетики спрашивал в конце автор заметки.

Он не спросил, кто бы мог помочь им на свою беду утратить чувство меры. Катенька догадалась сама.

Для нее это было нетрудно: просто сложить два и два. Будет пять, если добавить к сумме вклад некоего статского советника, не оцененного по достоинству. Дикие морские головорезы и их надменные покровители теперь стравлены друг с другом. Как Лопухин сделал это — неизвестно. Но это он, сомнений нет!

Отомстил за себя, за погибших моряков, за униженную Россию. Красиво отомстил. И месть уже приносит плоды.

Сердце сильно билось. Слабо потрескивали догорающие угольки в топке, намекая, что кое-кому не худо бы подбросить дров, если кто-то намерен сегодня принять ванну. Великая княжна не слышала. Выстрел над ухом — и тот могла бы не услышать.

Она улыбалась.

Начальник московской сыскной полиции Акакий Фразибулович Царапко возвращался от обер-полицмейстера очень не в духе. Он получил выволочку, хотя не числил за собой никакой вины. Можно и нужно ловить преступников — но только если достоверно известно, что преступление совершено или может совершиться, и, кроме того, имеются основания подозревать, что розыск во вверенной губернии имеет смысл.

Иначе, простите, кого ловить? Почти как в народной сказке: поймай того, не знаю кого…

Но примерно такую задачу и поставил перед Акакием Фразибуловичем московский обер-полицмейстер князь Чомгин более двух недель назад и с тех пор не уставал теребить его, то и дело подчеркивая важность задачи и коря за отсутствие результатов. Раз в три дня Царапко лично ездил к обер-полицмейстеру с докладом о ходе розыска. Успехов не было, а посему и доклады выходили коротенькими.

Однако, сколько бы начальство ни хмурило брови, Акакий Фразибулович от души желал только одного: чтобы расследование и дальше не приносило никаких результатов. Справедливо считаясь лучшим в России специалистом по сыску, Царапко был еще и просто умным человеком, и второе ценил в себе больше.

Дело ему не понравилось сразу. Принять меры к розыску и задержанию аферистки, дерзающей выдавать себя за великую княжну Екатерину Константиновну, — как вам это нравится? Почему бы уж заодно не поискать злоумышленников, преступно замышляющих спилить темной ночью Ивана Великого? Ни первое, ни второе невозможно в принципе, и Царапко понял это в одну секунду. Его изощренный ум с дивной скоростью пришел к единственно возможному заключению: разыскивается не мифическая аферистка, разыскивается сама великая княжна!

Но виду он не подал и блеском глаз себя не выдал. Хотя за своим непосредственным начальником наблюдал в тот момент весьма внимательно.

Князь Чомгин, не старый еще генерал-майор свиты Е.И.В., занимал пост московского обер-полицмейстера шестой год — и, возможно, последний. Князя душил жир. Князь хрипел. Князь глядел на мир сквозь узкие щелочки глаз, утонувших в лоснящихся розовых подушках щек. Про таких жировичков говорят: о шести подбородках. Неправда! — подбородка, даже одного, князь Чомгин не имел вовсе. Шеи тоже. Громаднейший зоб начинался прямо от пухлых губ и неразличимо сливался с животом.

Москвичи острили, что Чомгин внес весомый вклад в охрану порядка и законности в Первопрестольной. Комплекция мешала князю быть подвижным. Редко-редко можно было увидеть мчащийся куда-либо знаменитый обер-полицмейстерский возок, запряженный особой парой — коренником и одной пристяжной с непременно лебединым выгибом шеи. Превосходные, дорогие, от казны положенные лошади князя жирели в конюшне от безделья. Зато самого обер-полицмейстера, несмотря на жир и нелюбовь к выездам, никто не посмел бы назвать бездеятельным.