В справедливости данного умозаключения Розен убедился очень скоро — как только, заперев каюту Лопухина на преогромный висячий замок и вновь опечатав ее, нашел лейтенанта Гжатского и имел с ним непродолжительный разговор тет-а-тет. Честный лейтенант и знаменитый изобретатель сначала только моргал удивленными глазами, явно ничегошеньки не понимая, а потом пытался вспомнить, не видел ли он кого-нибудь в коридоре, спускаясь к себе за фотографическим аппаратом, — и не вспомнил.

Беседы с другими офицерами также не внесли ясности. Остро, остро не хватало «цербера» — графа Лопухина! Уж он смог бы! Он вычислил бы всех тайных врагов, одного за другим…

В сотый раз проклиная отсутствие ненавидимого «жандарма», вполне возможно, покойного, Розен был поражен внезапной мыслью. Причина взлома стала ясна. За сравнительно недолгое пребывание на «Победославе» статский советник Эн Эн Лопухин сумел разоблачить и обезвредить двух британских агентов. Был ли он убежден в том, что их только двое?

Теперь Розен почти не сомневался: Лопухин был убежден в обратном. Он знал о присутствии третьего или хотя бы догадывался о нем.

На основании чего?

На основании тех бумаг, что лежат сейчас запертые в несгораемом шкапу. Лопухин часто и подолгу сидел в своей каюте, без сомнения занимаясь анализом фактов. Вполне вероятно, что он делал письменные заметки. Очень трудно вести такую работу в уме.

Вот что, по всей видимости, искал взломщик! Бумаги, в которых мог содержаться намек! Негодяй пошел на серьезный риск, чтобы уничтожить компрометирующие его бумаги! Наверняка он прихватил бы и деньги, чтобы втихую подбросить их в чей-нибудь рундучок, — ведь в случае успешного взлома несгораемого шкапа поголовный обыск стал бы неизбежен…

Вывод не принес облегчения: враг был умен. Даже очень умен. В чем-то он опережал Розена, и тот понял в чем, хотя и не сразу: негодяй не списывал Лопухина со счетов. Затаившийся враг допускал вероятность того, что беспокоящие его бумаги покинут несгораемый шкап еще до Владивостока, а возможно, и до Иокогамы. Но может ли это случиться без участия Лопухина?

Крайне маловероятно.

— А ведь эта сволочь ставит «цербера» куда выше, чем я, — бормотал себе под нос полковник, раскуривая у фальшборта очередную «канберру». — Но это зря. Если он жив, то в плену, а что такое каторга у исландцев, всем известно. Даже если сумел сбежать — все равно он сейчас на другом краю света. Чудес не бывает, но если Лопухин в ближайшее время объявится вновь, я поверю в чудо…

День проходил за днем, вахта сменяла вахту, короткими южными вечерами солцне исправно валилось в пылающий океан. Диковинные и глупые летучие рыбы, бывало, стукались в полете о борт и, оглушенные, падали в воду, чтобы тотчас угодить в чью-нибудь зубастую пасть. Гремели короткие тропические грозы. Иногда разводя пары, но чаще пользуясь силой ветра, «Победослав» не слишком быстро, но неуклонно приближался к Сандвичевым островам.

Отобрав из своих морпехов полдюжины тех, кому верил как себе, Розен поручил им нести караульную и охранную службу вокруг особы цесаревича. Последний, если не напивался у себя в каюте, мог оказаться в любом месте судна, но чаще всего направлял стопы в кают-компанию, встречаемый там холодно-официально и не замечавший этого. Здесь Розен брал охрану на себя — всегда при оружии и в готовности применить его.

Ничего, однако, не происходило. Не только ничего угрожающего, но и ничего подозрительного.

Совсем ничего.

Темнея лицом, Розен выжидал. Не ошибся ли он в выводах?

Нет.

Почему нет — сейчас Розен уже не сумел бы внятно объяснить. Просто нет. Он так чувствовал. Он уже мог рассматривать свое чутье как аргумент.

Преимущество первого хода оставалось за противником. Но время работало против него. Время работало на Розена.

— «Здравствуйте», — произнес граф, строго глядя на слугу. — А также «добрый день».

Еропка имел несчастный вид.

— Кони… кони… — забормотал он, зверски морща лоб и двигая ушами.

— Ну?

— Кони… сейчас… господи боже мой, царица небесная, ведь знал же!.. Кони…

— Не верблюды? — поинтересовался Лопухин.

— Обижаете барин, — укорил Еропка. — Стыдно вам так-то надо мной измываться. Кони… Ну что за язык поганый, прости господи! Ты ему как человеку здравствовать желаешь, а он тебя в ответ лошадью бесчестит! Кони…

— Коннити… — подсказал Лопухин.

— Коннити ва! — радостно выпалил Еропка, вспомнив урок.

— Посредственно. Теперь «до свидания».

— Это помню! Это у них по-японски рыба морская. Сайра называется. А в ней внутри еще «она», потому что сайра — это она, а не он и не оно. Значит, получается сай-она-ра. Сайонара, вот!

— Ладно. Теперь благодарность. Как сказать «спасибо»?

— Ори, — сказал Еропка. — Ори на гада. А перевернуть по-ихнему — получается аригато.