Жаль, что люди не живут по сто-двести лет, а потому Николай Николаевич Лопухин никоим образом не мог ознакомиться с еще не высказанными предположениями историков. Интересно, сумел бы он при всей своей немалой выдержке удержаться от смеха?

Что правда, то правда: рецепт временного «исцеления» цесаревича был прост. Но вряд ли потомкам могло прийти в голову, насколько он был прост!

От Данцига до Копенгагена путь недолгий: две ночи и один день. «Победослав» бодро рассекал пологую волну, «Чухонец» держался в кильватере, наследник престола, мучимый алкогольным отравлением, начал подавать признаки жизни, а в кают-компании лейтенант Фаленберг, вспоминая вчерашнее, сумрачно пробасил: «Стыд-то какой, господа». Ему не возразили.

Попыхивающий уже второй папиросой Лопухин дождался Розена там, где они обычно обменивались колкостями, попутно любуясь морскими пейзажами.

– Полковник, вы играете в макао?

– М-м… К чему этот вопрос?

– Просто ответьте: играете или нет?

– У нас в полку, знаете ли, предпочитали штосс.

– Невелика и разница. Я вас научу. Запоминайте: играют в две колоды, банкируют по очереди. Задача игры: набрать девять очков на одной или двух картах. Туз идет за одно очко, фигуры и десятки не считаются…

– Постойте! – Изумленный Розен забыл закурить. – Зачем вы мне все это говорите? Я умею играть в макао. Но я, поверьте, не имею никакого желания играть!

– Со мной? Охотно верю. Ну, а с цесаревичем? По крупной? Если у вас, паче чаяния, денежные затруднения, я вам ссужу.

С минуту обезображенное лицо Розена выражало одно лишь неудовольствие. Затем едкая улыбка понимания искривила сабельный шрам.

– Что, до самых подштанников?

– Ну, одежду-то мы ему оставим…

Михаилу Константиновичу было худо. Какие-то язычники из Сенегамбии, поселившись внутри, поджаривали его кишки на медленном огне, а самое тело сунули в промозглый ледник. Еще и капали чем-то на пылающий мозг. Жуть! Терпеть такое было нельзя, но приходилось. Душа не желала расстаться с телом и страдала вместе с ним.

Огонь – внутри. Мурашки – снаружи. Ох, помира-а-а-аю…

– Карп… – слабо позвал цесаревич. – Ох… как тебя?.. Пескарь Сазаныч… Худо мне…

Дворецкий Карп Карпович был тут как тут – почтительно замер со стаканом рассолу в одной руке и салфеткой в другой. Рассола он нацедил самого наилучшего, вскрыв и забраковав перед тем несколько бочек, и профильтровал мутную жидкость через чистую холстину.

– Пожалуйте испить, ваше императорское высочество.

Лишь очень опытное ухо уловило бы в голосе дворецкого слабую нотку осуждения. Камердинер – тот уловил бы. Но камердинер был занят в соседней каюте чисткой парадного мундира цесаревича и уже почти избавил дорогую ткань от следов блевотины.

Испив рассолу, наследник начал оживать. В это время постучали в дверь, и стук – о диво! – не отдался у цесаревича в голове болезненным звоном. Обрадованный этим новым и приятным явлением в организме, Михаил Константинович разрешил войти.

– Халат, халат наденьте, ваше императорское высочество, – зашелестел дворецкий, в ответ на что цесаревич пробурчал: «Да отвяжись ты, Лабардан Селедкович», – но одеть себя позволил.

Вошли Лопухин и Розен. При виде цербера из Третьего отделения цесаревич помрачнел лицом.

– Ну? – буркнул он неприязненно. – Что у вас?

Ему было ясно, что у них. Как будто наследнику нельзя и пошалить немного! Опять цербер будет стыдить, угрожать и выкручивать руки. Механизм, а не человек, веселиться совсем не умеет. Еще не стар, а хуже старой перечницы. На-до-ел!!!

К его удивлению, лицо Лопухина было приветливо, и поздоровался он отменно вежливо. Подозревая подвох, наследник ответил невнятным ворчанием.

Дальше случилось совсем удивительное. Повинуясь мановению графской руки, в каюту проник чисто одетый матросик, бережно несущий серебряный поднос с серебряным ведерком. От запотевшего ведерка, где зябла бутылка «Клико», немедленно повеяло холодом и туманом. Казалось, бутылку вот-вот затрет во льдах, как какое-нибудь несчастное судно.

– Поставь сюда, братец. Спасибо. Ступай.

– Рад стараться, ваше высокоблагородие! – петушиным фальцетом выкрикнул матросик, прежде чем уйти, и заставил-таки цесаревича болезненно сморщиться.

Впрочем, ненадолго. Ледяное шампанское властно притягивало взгляд и, даже не будучи выпитым, бодрило дух. Михаил Константинович предложил гостям присесть на кушетку. А уж когда молчаливо-покорный Карп Карпович выставил фужеры, а граф чисто по-офицерски отбил горлышко бутылки о край стола, цесаревич пришел в восторг. Вот это по-нашему, по-гвардейски! Браво. А цербер-то ничего, даром что из Третьего…