Алексей Смирнов
Белый карандаш
Мы договорились встретиться в метро.
Я торчал внизу, у схода с эскалатора, прислонившись к стене и равнодушно следя за нарядным людским потоком. Горожане стекались в центр на народное гуляние; мелькали воздушные шары, прыгали раскидаи, сверкали карманные стробоскопические установки, пользоваться которыми в метро было строго запрещено.
"Вниманию пассажиров, - заговорила балюстрада.
– На станции "Университетская" по техническим причинам выход в город закрыт. Пользуйтесь выходом на станции "Флагманская".
Через семь минут в толпе подземных щёк и задниц я увидел, наконец, счастливые золотые зубы Валентайна. Он был Валентин и невозможный ёрник; ни одно привычно звучавшее слово его не устраивало - он брал любое, присобачивал либо уменьшительный, либо увеличительный, либо вообще иноземный суффикс-префикс и защищался таким образом от суровой прозы обычных вещей.
– Извини, задержался, - Валентайн цапнул мою руку.
– Давай отойдём куды-нибудь.
Мы прошли по платформе, пока не добрались до её конца; там, под витражом, Валентайн остановился и полез в деловой несессер, только что вошедший в моду.
– От тоби накладуйчики, - пробурчал он, роясь в бумагах и имея в виду накладные.
– Усё тип-топ.
– Это за десятое, - заметил я ему, перебирая листы и любуясь печатями. Казалось, что каждый оттиск хранил в себе след животного раздражения, с которым неизвестные мне лица сдавали позиции и штамповали высочайшее "добро".
– Уй-юй-юй, - заволновался Валентайн, нырнул в несессер и выдернул новую порцию.
– От за двенадцатое.
– Ага, - сказал я успокоенно, разглядывая пёстрые страницы.
– Ну, теперь мы их обуем. Готовь точки к четвергу.
– К четвергу?
– дела обязывали, конкретная реальность наступала, и Валентайн, тревожный перед правдой жизни, правильно назвал день недели.
– В среду - рано, в пятницу - поздно, - я пожал плечами.
– Лучше четверга не придумаешь.
Он подумал, прикинул в уме и решил, что управится. На лице Валентайна написалось облегчение; он шутовски раскинул руки и чуть поклонился: дескать, есть, ваше высокопревосходительство.
"Вниманию пассажиров, - донеслось до нас.
– На станции "Университетская" по техническим причинам выход в город закрыт. Выход в город на станции "Флагманская" ограничен. Пользуйтесь наземным транспортом, а также другими пересадочными пунктами".
– Я побегу, - сказал я.
– А то совсем закроют.
– Чего там у них стряслось?
– спросил Валентайн без особого интереса.
– Чёрт их знает, - я пожал плечами.
– По-моему, какая-то авария на набережной.
– Ну, греби, мне сейчас дальшей ехать, - осклабился тот, кивая головой и снова ловя мою кисть. Мы попрощались, я посадил Валентайна в подоспевший состав и дождался, пока поезд тронется. Двери сомкнулись; мой товарищ, сверкая непрошибаемым золотом, помахал мне на прощание и так и уплыл в тоннель, маша рукой. Я проверил, на месте ли бумаги - они были на месте, за пазухой, свёрнутые в тугой рулон. Посмотрел на часы и увидел, что ещё успеваю в порт - очень кстати. Народные гуляния - это не про меня написано, деловые люди не знают праздников.
Возле эскалатора скопилась толпа, я пристроился сзади и мелко засеменил, глядя поверх голов. "Чёртова прорва, - подумал я тоскливо. Людей - как грязи". Сзади стали напирать; сквозь зубы ругаясь, я вытянул руки по швам и позволил затащить себя на ступеньку. Чуть поднявшись, оглянулся: внизу безропотно колыхалась перепревшая каша. Эскалатор остановился на середине пути, мне пришлось ухватиться за поручень и прошептать внутренним органам нехитрые слова утешения. Сердце и желудок, застигнутые врасплох, на миг напомнили просвещённому сознанию, что стоит им пожелать - и оно, сознание, пойдёт под нары, а то и к параше, а управление возьмут на себя седые ветераны, проверенные эволюцией.
Замешательство крепло. Лестница стояла, как вкопанная. Кое-кто, плюнув, захотел подняться пешком, но всё вверху было забито до отказа, и дальше нескольких шагов дело не пошло. Становилось жарко, на лицах сквозь праздник медленно проступала привычная злоба.
– В чём там дело?
– заорал какой-то мужик, глядя в далёкий полукруг мёртвого света.
– Чего людей-то маринуете?
Балюстрада молчала. С неё слетел казёный гонор, и все вдруг ощутили в её безмолвии нарастающую растерянность.
– Хулиганство какое, - запыхтели слева промтоварным голосом.
Мне захотелось бить и пинать ногами неважно кого, зубы сжались, глаза сузились, и все эти перемены в моём мироощущении случились полуосознанно не то, чтоб вовсе помимо воли, но при полном её попустительстве. Я снова обернулся и посмотрел вниз: там, словно островок среди враждебных волн, виднелся стеклянный стакан с упакованной в форму тёткой. Сотрудница метро стояла и слушала, что говорит ей трубка внутреннего телефона. Она стояла довольно долго, потом опустила трубку и, не садясь, взяла переговорник.