– Так. Ничего. Мямлишь очень, что корову доишь! Живей надо характер иметь! Матрос должен быть быстрый, лихой, сообразительный, а ты что? Какой с тебя матрос? Что с дерма пуля... Ну-ка, Кострюшкин, отвечай бодрей: кому выгодна в России революция?

Кострюшкин, худощавый и быстроглазый матрос, ответил, чуть улыбаясь:

– Революция выгодна иностранным государствам, завидующим силе и могуществу российской державы, господин унтер-офицер.

– Тэ-экс... А какое воспоследствие будет иметь революция, если армия и флот допустят бунтовщиков до мятежу?

– Голод, разорение и завоевание России врагами, так как нарушится общий порядок и некому будет управлять государством.

– Правильно... Только ты улыбочки брось, что за улыбочки на занятии?

– Третий раз же спрашиваете, господин унтер-офицер, - сказал Кострюшкин, все-таки улыбаясь, - я же знаю, что будет в случае революции, ей-богу, знаю...

– Знаешь! Значит, не знаешь, мастеровщина... Тебя мичман Гудков особо приказали подрепетить...

– Дай-ка мне, Белоконь, - сказал вдруг Юрий, протягивая руку за листком.

На плотной почтовой бумаге незнакомым тонким почерком были написаны вопросы и ответы:

"В. Много ли в России земли?

О. Очень много, гораздо больше, чем надо для крестьянства, но мало умных людей, умеющих ее обрабатывать, отчего она и дает мало хлеба.

В. Что же ты будешь делать с тем, кто тебе начнет говорить, что у наших крестьян земли недостаточно?

О. Бить в морду и доставлять по начальству, как смутьяна".

Дальше Юрий не читал и вышел из кубрика, улыбаясь.

Вернувшись в каюту, он застал брата над умывальником; белая мыльная пена таяла на его обнаженных до локтя руках: цветной дракон, наколотый в заграничном плаванье, шевелил свои кольца при движении мускулов. Юрий восторженно поделился своим впечатлением от Белоконя.

– Я говорил, благодарить будешь, - сказал лейтенант, крепко вытирая дракона полотенцем.

Юрий, вспомнив, вдруг рассмеялся:

– Скажи, пожалуйста, а что такое мичман Гудков?

– Помощник мой в роте, потрясающий идиот, но служит, как пудель. Про него на флоте поговорка, что на "Генералиссимусе" между прочими редкостями замечательны: паркетный пол в каюте командира и некий мичман Гудков... А что?

– Что это за темы для занятий с матросами? Дума, революция... Странно!

Николай, улыбаясь, прижал правую руку к груди, улавливая пальцами левой ускользающую запонку манжеты.

– Ничего не странно! Матросики последнее время политикой интересуются. Так лучше ее на корабле разъяснять, чем где-либо на сходке.

– Уж очень прямолинейно ее тут разъясняют, неловко слушать. Ты бы хоть подправил там чего-нибудь.

– Спасибо!
– поклонился лейтенант, расшаркавшись.
– Я потому Гудкову и поручил наладить занятия, что у меня самого на это глупости не хватает. Пойми ты наконец, что на флотской службе полутонов не полагается: черное так уж как уголь, белое - так белей паруса. Матросам понятия надо как следует внушать, а то, гляди, опять до двенадцатого года скатимся... Вас небось в корпусе про двенадцатый год не учат? Не восемьсот двенадцатый, а девятьсот двенадцатый?

– Нет. А что?

– А то, что матросики сговорились в одну чудную апрельскую ночь на всех кораблях офицеров перерезать и начать революцию. Хорошо, что мудрое начальство предусмотрело и везде держало своих людишек, а то висел бы я на рее наравне со сверстниками...

– Ну что ты там рассказываешь, - сказал Юрий недоверчиво.

Смутно и недостоверно в корпус доходили слухи о том, что на кораблях случаются позорные открытия: тюк нелегальной литературы в угольной яме, какие-то кружки, имеющие связь с берегом. Но все эти слухи сейчас же подавлялись рассказами из первых рук о том, что к мичману такому-то (с упоминанием его фамилии и степени родства рассказчику) три матроса привели в каюту студента: вот-де, вашскородь, он уверяет, что вы Россию продаете и вас надо за борт кидать, мы и привели, пущай сам кидает... Успехом пользовался и героический рассказ о лейтенанте с "Цесаревича", который на пристани в Ревеле убил наповал матроса ударом кортика за площадную брань по адресу государыни, причем остальные матросы отказались взять тело убитого на шлюпку, говоря: "Собаке - собачья смерть". Двенадцатый год? Невероятно: революция же кончилась в пятом году...

Лейтенант улыбнулся:

– Очевидно, и вас по схеме мичмана Гудкова учат: студенты, мол, мутят народ, а матросы-де - сплошные орлы, только и мечтающие помереть за веру, царя и отечество... Ныне не парусный флот, Юрочка! Теперь к машине да в башню неграмотного Митюху не поставишь. А у грамотных матросов, которых воленс-ноленс* на флот брать надо, - своя точка зрения. Они вон полагают, что во всякой войне виноваты фабриканты и офицеры, которые будто во сне видят, как бы это поскорее повоевать. Следственно, тех и других надо вырезать до седьмого колена, - и тогда на земле будет рай, называемый социализмом...

______________

* Хочешь не хочешь (лат.).

Юрий посмотрел на него насмешливо:

– "Швобода", иначе говоря? Это же несерьезно.

– В корпусе - несерьезно. А мы, говорю тебе, на вулкане живем... А впрочем, апостол Павел советует христианам и не говорить о сих мерзостях. Не барское это дело - политика. Пускай ею занимаются жандармы и мичман Гудков. Наше дело - стрелять и помирать, когда прикажут... Пойдем, что ли, в кают-компанию, - уже к вину свищут!

На верхней палубе разливалась веселая дудка. На баке к извилистой шеренге ожидающих матросов вынесли ендову с водкой. Старший баталер, важный и серьезный, как священник, раздающий причастие, достал список пьющих и строго оглянул придвинувшихся матросов.