Наталья Зоревна СОЛОМКО
Эй, кому тут нужен брат?
Рассказ
Славику было пятнадцать, и у него была собака: огромный черный пес по имени Кристобаль.
Пашке было тринадцать, и у него собаки не было. У него был брат: маленький рыжий Олега.
Славик и Пашка дружили. С детства. А Олега и Кристобаль были всегда при них, потому что - куда ж их девать? Это были "сопровождающие их лица".
Вот так они и жили вчетвером, и все было хорошо, пока однажды летом Славикова мама не достала три путевки в турлагерь.
Тут-то все и началось. Потому что Олегу в турлагерь не отпустили, мотивируя это тем, что он еще маленький.
Неделю Олега выревывал разрешение. Неделю то Славик, то Пашка рассказывали Олегиной маме (то есть она, конечно, была еще и Пашкиной мамой, но дело не в этом) о радостях походной жизни, живописуя, каким закаленным, загорелым и возмужавшим вернется ее младший сын назад.
– Если вернется...
– говорила мама трагическим голосом.
– Да куда он денется!
– восклицал Пашка, и они со Славиком принимались клясться, что они глаз не спустят с этого рыжего обормота!..
И вот, когда мама открыла рот, чтобы сказать долгожданное "да", вернулся из командировки папа - суровый рыжий майор. Мгновенно оценив обстановку, он скомандовал зычно:
– От-ставить!
Было ясно, что бой проигран. Пашка и Славик отступили.
– Перестань реветь!
– велел папа-майор Олеге.
– Ты мужчина, и ты поедешь в пионерский лагерь! Понял мою мысль? Кр-ругом арш!
Олега четко повернулся кругом и, маршируя, ушел в свою комнату. Там он лег на кровать и замочил слезами всю подушку. Пашка скорбно удалился на балкон. Мама тихо всхлипывала на кухне над тортом, который пекла поспешно, чтобы задобрить Олегу. Семейная трагедия была в разгаре. Не рыдали только Славик с майором.
– Детей надо воспитывать, - сурово пояснил Славику майор.
– В каком роде войск собираешься служить?
– В артиллерии!
– привычно отрапортовал Славик, ибо этот вопрос был знаком ему с детства.
– Похвально!
– привычно одобрил майор.
– Желаю успеха. Вольно. Можешь идти.
И Славик пошел. Было ясно, что, несмотря на похвальное пристрастие к артиллерии, воспитание Олеги ему не доверят.
На следующий день появилась желтая бумажка, на которой какой-то толстый мальчик дудел в трубу на фоне некрасиво нарисованного горизонта, а еще через три дня Славик и Пашка провожали Олегу к городскому саду, где, выстроившись в очередь, стояли разноцветные автобусы, украшенные флажками и картонными табличками с надписью: "ДЕТИ!"
Народу в саду было много, и, только смешавшись с толпой, Славик и Пашка вздохнули облегченно: провожать Олегу было запрещено им категорически!
– Не на войну уходит!
– сказал майор.
– Вернется через три недели. И нечего нюни распускать! Верно я говорю, Олег?
Олега кивнул сквозь набегающие слезы.
– Ну-ну, крепись, сын! И помни: ты - будущий офицер!
– Он, между прочим, клоуном хочет стать!
– дерзко сказал Пашка.
Это была чистейшая правда: именно клоуном. Но отец уже решил давным-давно, кем будут его дети. Спорить с ним было опасно. Во всяком случае - сейчас. "Вот вырасту!.." - думал Пашка.
– Замолчи!
– приказал отец.
– Он будет офицером. А ты будешь не знаю чем! Вполне может быть, что и клоуном!
– А и хотя бы?!
– снова надерзил Пашка.
– Молчать! А то никаких турлагерей тебе не будет!
И Пашка замолчал, откладывая все свое несогласие и все дерзости до той поры, когда вырастет. "Уж тогда-то я ему все, все скажу!.." - думал Пашка. А сейчас очень хотелось в турлагерь.
Провожать Олегу они, конечно, все равно пошли. Но провожали, прячась за заборами. Потому что отец стоял на балконе и наблюдал. И даже отойдя от дома довольно далеко, Пашка не решился выйти на открытое пространство и пойти рядом с братом. Олега был у отца любимцем, и, затосковав вдруг, майор вполне мог выбежать на балкон с биноклем, чтоб проводить сына прощальным дальнобойным взглядом, может быть даже застланным тщательно скрываемой ото всех слезой умиления... И о какой гнев испытал бы он в тот миг, обнаружив внезапно, что, несмотря на запрет, старший оболтус все-таки вышагивает рядом с будущим защитником отечества!..
Рядом с автобусами толпились мальчики, девочки и их родители, было шумно и, в общем, весело.
– Ну вот...
– сосредоточенно сказал Славик.
– Да...
– согласился Пашка.
Оба чувствовали себя предателями.
То есть, если разобраться, они ну совершенно ни в чем не были виноваты! Разве это не они так старались, уговаривая маму?.. А папу не поуговариваешь, это же ясно!.. Но вот стоит этот несчастный, отправляющийся в пионерский лагерь Олега, молчит и не смотрит... И Славик с Пашкой почему-то чувствуют себя предателями.
На небе солнце, вокруг - середина лета, впереди - целая жизнь!.. Но на душе у рыжего всеми брошенного Олеги тьма и лед. И что ему до будущей жизни. "Предатели, предатели, предатели!.." - думает он.
Так они стоят втроем у автобусов. Молчат. А рядом кричат надсадно:
– Манаков! Где Манаков?! Он пришел?
– Это же тебя!
– сказал Пашка.
И Славик подтвердил:
– Вот именно!..
Олега будто не слыхал. Стоял и глядел под ноги, а потом, не прощаясь, ушел в гомонящую толпу отъезжающих.