Ему останется она.

Для них уж нет уединенья!

Их трое, муж, жена... и он!

Мертвец, не давший им прощенья,

Неумолим, непримирен

Стоит - и смотрит прямо в очи,

И дышит холодом на них...

Они бегут того жилища,

Где им покоя больше нет;

Но мертвый с своего кладбища

Встает, несется им во след.

Они в шумящую столицу

На суету, в толпу людей,

Все дальше, дальше, за границу,

К брегам неведомых морей

Бегут; но призрак грозный мчится

За ними всюду по пятам.

Ни отдохнуть, ни позабыться

Мертвец им не дает и там.

И у несчастной нет уж силы

Бороться с выходцем могилы:

Он овладел ее душой,

Ее умом, ее мечтой.

Он - мертвый - победил живого,

Того обидчика чужого,

77

Того лихого пришлеца,

Что дочь похитил у отца.

И только в краткий миг забвенья

Жена на мужа взглянет вновь,

Ей призрак шепчет: нет прощенья!

И меркнет взгляд и стынет кровь.

Опять, опять воспоминанье:

Чу!
– зимней вьюги слышен стон,

И лай ночной, и коней ржанье

И вопль, и похоронный звон!

У нее все-таки рождается сын, и ей приходит на мысль, что он должен искупить ее вину и примирить ее с отцом. Печальная семья возвращается из-за границы в деревню, ту самую, где жил и умер старый князь. Больная страдает по-прежнему. Проходит несколько лет.

А мать несчастная все ждет,

Ждет, чтобы чудо совершилось,

Чтоб сердцу как-нибудь открылось.

Что ей мертвец вину простил,

Что внука дед благословил.

И создает она приметы:

Хотелося бы ей во всем,

Что совершается кругом,

Читать решенья и ответы.

Недуг ли тяжкий поразит

Кого-нибудь, и невозможно

Спасти ту жизнь - она тревожно

Молитву жаркую творит.

С боязнью страстной и тоскою

Повсюду кары ищет след

И мнит себя одну виною

Всех зол, и недугов, и бед.

Во время жестокой засухи, когда народ молился в церкви о даровани дождя, ей вдруг показалось, что если небо исполнит эту молитву, то это будет знаком, что отец простил. Она говорит это маленькому сыну, заставляет его молиться, а сама идет в сад.

Поникнув робко головою,

В тиши заглохшею тропою

Идет и слушает она.

Засуха, зной... Во мгле туманной

Лик солнца красен, воздух спит;

Но, чу!
– какой-то грохот странный

Недалеко в тиши звучит.

Скоро показывается грозовая туча:

78

Идет - и небо тесно ей!

Она живет, растет и дышит,

И крылья мощные колышет,

И хмурый черный вал бровей.

То взглянет вдруг и заморгает,

Заговорит... то вновь смолкает

В раздумье страстном - и грозна

Ее живая тишина.

Идет, надвинулась, сверкнула

Могучим взглядом; грянул гром,

И все смешалося кругом,

Все в тьме и буре потонуло.

Не потонуло лишь одно

Несчастной дочери моленье,

К отцу доносится оно

Сквозь шум, и грохот, и смятенье,

И жизнь страдальческую в дар

Приемлет Бог... Все позабыто,

Все прощено, все пережито...

Искуплен грех, и пал удар!

Перед страдалицей мгновенно

Разверзлась огненная твердь

Улыбка... взгляд... и вопль блаженной

Небесной радости, и - смерть!

За миг пред тем она стояла

В борьбе с последнею мечтой...

Теперь, склонясь к земле сырой,

Она спокойная лежала.

Содержание этого рассказа - самого интересного из трех - напоминает что-то глубоко архаическое и таинственное. Человеческие жертвы предкам, мертвецы, дающие дождь и говорящие в грозе... Но заключительный смысл ясен. "Последняя мечта", от которой должна отказаться страдающая человечность,это мечта о возможности примирения и счастья в жизни, хотя бы чрез посредство новых поколений: истинный исход только отрицательный - в прекращении жизни.

V

Счастье не только случайно, как было показано в "Старых речах", но непозволительно, незаконно по существу. Счастье детей вытесняет из жизни родителей - это есть роковой грех, непоправимая в жизни обида. Искупление, примирение - _только в смерти_. Это заключительное торжество смерти разрастается в третьей поэме в целый апофеоз {10}. Тут уже смерть является не только как единственное разрешение жизненных противоречий, но как единственное истинное благо и блаженство. Сюжет этой третьей поэмы