Шрифт:
– Почему?
– Я был уверен, что в сентябре вы обязательно придете, - улыбнулся он своей застенчивой улыбкой.
– Вот как?
– усмехнулась Оля, встряхивая волосами.
– Какая самоуверенность.
– Вы... музыкант?
– Он заметил футляр.
– Почти.
– В Консерватории?
– Почти.
– А что значит - почти?
– Слишком много вопросов.
– Извините, - сразу привычно засуетился он.
– Давайте... вон туда... и там поймаем авто...
Он пошел впереди Оли к бульвару.
"Интересно, есть у него женщина?
– Оля смотрела на его размашистые ноги в серых брюках и новых замшевых ботинках.
– У таких, как он, либо много, либо никого".
На бульваре Бурмистров поймал бананового цвета "Запорожец", помог Оле сесть назад и через двадцать минут подавал ей руку, когда машина остановилась напротив метро "Автозаводская".
– Далеко?
– спросила Оля, выбираясь из "Запорожца".
– В двух шагах, вон тот дом, - махнул он рукой.
Они вошли в девятиэтажный жилой дом, поднялись на лифте на шестой этаж. Бурмистров отпер дешево обитую дверь квартиры №24, пропустил Олю вперед. Она вошла в однокомнатную, бедно обставленную, но чисто убранную квартиру. Посередине комнаты стоял накрытый белой скатертью стол, сервированный на одну персону. Еды на столе не было никакой.
– Вот... здесь, - показал рукой Бурмистров и засуетился.
– Проходите... пожалуйста, раздевайтесь.
Он помог ей снять плащ, Оля положила футляр со скрипкой на холодильник в коридоре, вошла в комнату. Бурмистров лихорадочно скинул плащ, провел ладонями по редким, обрамляющим плешь волосам.
– Ольга, присаживайтесь, пожалуйста.
– Можно, я руки помою?
– Конечно, прошу...
Он включил свет в ванной, открыл дверь.
Моя руки над раковиной с ржавым потеком, Оля смотрела на себя в зеркало.
"Пора-пора-порадуемся на своем веку мы с Олькой сумасшедшей счастливому клинку... Сейчас возьмет и зарежет... В час когда мерца-а-анье звезды разольют, и на мир в молча-а-анье ночь и мрак сойдут... Нет. Не зарежет".
Она вытерла руки стареньким махровым полотенцем, вошла в комнату и села за стол. Бурмистров исчез на кухне и вернулся с блюдом в руках. На блюде лежали куски жареной курицы с вареным картофелем и огурцами. Он зашел справа от Оли и стал осторожно наполнять ее тарелку.
– Это вы сами приготовили?
– спросила Оля.
– Нет, что вы... я готовить совсем не... это...
– Закончив, он скрылся с блюдом на кухне, быстро вернулся, снял с кровати подушку и, держа ее перед собой, встал перед Олей.
– А это зачем?
– посмотрела она на подушку.
– Это... так... чтобы не очень громко...
– забормотал он начинающим дрожать голосом.
– Пожалуйста... можно... пожалуйста... прошу вас...
– А попить нет ничего?
– Это не надо... нельзя, - твердо произнес Бурмистров.
– Ешьте, пожалуйста.
"Вот те новость!" Оля выбрала кусок поаппетитней, отрезала сочного куриного мяса и отправила в рот.
Лицо Бурмистрова мгновенно побледнело, глаза выкатились.
– И это... и это...
– жалобно забормотал он.
Ольга стала есть. Курица была хорошо приготовлена.
– И это нэ-э-э... и это нэ-э-э!
– замычал Бурмистров, обняв подушку.
"Наверно, курица с рынка, парная...
– думала Оля, неторопливо разжевывая и глотая мясо.
– Он что, снимает эту квартиру? Или знакомых просто... Ремонта лет двадцать не было... и мебель - "гей, славяне!..""
Тело Бурмистрова охватила дрожь, он набирал со всхлипом воздуха и ревел в подушку свое "это нэ!", неотрывно глядя на куски мяса, исчезающие в Олиных губах. Дрожащие ноги его подкосились, он упал на колени.
"Смотри вокруг, вокруг..." - приказывала Оля себе.
На стареньком телевизоре стоял пластмассовый ослик.
"Иа-иа!
– глянула на него Оля и чуть не поперхнулась.
– И запить нечем... не спеши, дура..."
Крики Бурмистрова усилились и перешли в нечленораздельный рев, его лысина тряслась.
Оля проглотила последний кусок и отодвинула тарелку.
Бурмистров сразу смолк, обмяк и выпустил подушку из рук. Отдышавшись, он вытащил из кармана платок, вытер мокрое лицо.
– Все?
– спросила Оля.
– Да, да...
– Он громко высморкался.
Она встала из-за стола, прошла в коридор и стала одеваться.
– Сейчас...
– заворочался на полу Бурмистров, вставая.
Прошел в коридор, помог Оле надеть плащ и протянул деньги - 125 рублей.
– Вы тогда забыли взять.