Васильев негромко произнес:

— Готово?

— Что? — сердито спросил Ефремов.

Васильев молчал, отгороженный газетным листом. Через несколько минут он зашуршал и снова, точно рассуждая с самим собою, произнес:

— Ну как: уже? Неужели?

Ефремов вскочил, вырвал у товарища газету и, скомкав ее, бросил на пол.

— Ладно, изменник, — сказал Васильев, — так и быть.

Они шесть лет жили в этой комнате, и за эти годы многое изменилось в их жизни: Васильев работал в Институте, ездил в Англию — в Кембридж, печатал труды в журнале теоретической химии. Младшие сотрудники на конференциях величали его «уважаемый Николай Федорович»; а Ефремов был главным инженером на заводе, сидел в кабинете, имел секретаря, и когда на заводских собраниях брал слово, рабочие встречали его аплодисментами: «Простой, рабочий парень».

Многое, почти все изменилось в их жизни, но отношения их остались те же, как у студентов-третьекурсников: они заваривали чай все в том же электрическом чайнике, завертывали хлеб в газету и вывешивали колбасу через форточку на веревочке.

Помирившись, они сели пить чай, и Ефремов рассказал о случае в буфете.

— Домой не звала к себе? — спросил Васильев.

— Брось ты! — сказал Ефремов. — Ты думаешь, она как вот эти твои клиентки? — и он показал на стену возле телефона.

— А я бы не женился, — задумчиво сказал Васильев. — Ей-богу! Зачем? Как пойдут все эти трельяжи, гобелены, сервизы, гардеробы, дачное строительство, шифоньеры, — погибнешь!

— Брось ты! Она женщина другого порядка.

— Это все равно: если будет любить, то от гордости — «вот как мы с ним живем», а не будет, так для своего утешения; сама ли будет зарабатывать или ты, все равно обрастешь. Вьют гнездо — это уж биология, ничего не поделаешь. Да, ты меня познакомь с ней: надо ведь посмотреть.

— Я сам мало знаком, как же я тебя знакомить буду?

В эту ночь Ефремову снова не пришлось выспаться. Позвонил телефон, и, когда Васильев снял трубку, Ефремов, поглядев на пальто, сказал:

— Меня, наверное?

— Кого? — спросил Васильев и успокаивающе мотнул головой в сторону Ефремова. — Здравствуй, здравствуй! А кто это? Володька? Конечно, конечно! Вы где сейчас? Петр, слышишь: Володька приехал из Мурманска и встретился с Гольдбергом, тот вчера из Донбасса. От площади Ногина на пятнадцатом, до Смоленского. Машина? Еще лучше. Найдется, конечно: на стульях или на полу. Раз машина, тогда через Тверскую поедете и купите… Нет, брат, у Елисеева сейчас Инснаб. На углу Триумфальной… Я думаю, хватит двух.

— Ну, чего там: пусть три берет и, помимо всего прочего, воблу, — сказал Ефремов.

— Володька, главный велит три взять… А ты еще помнишь? Любимая его закуска. Правильно! Берите воблу. Мне? Тоже помнишь, молодец! Ну, катите! — Он повесил трубку и сказал: — Вот здорово!

Они приехали через полчаса, и сразу поднялся смех, разговоры.

— А ну, сними шапку! Ефремов, Ефремов, погляди на Гольдберга.

Они хлопали друг друга по спине, насмешливо похохатывали, говорили веселые колкости.

— Вся курчавость вылезла, — говорил Ефремов. — Гляди, сапожища.

Гольдберг — маленький, худой человек с красными огромными ушами, потирая руки и скрипя сапогами, прошелся по комнате и весело сказал:

— Лысый, лысый! Смешно сказать! Вы посмотрите на Володьку Морозова. — Потом он высморкался и спросил: — Не женились? Молодцы, честное слово!

Второй приехавший — высокий, полный человек с небольшой светлой бородкой — разматывал кашне и, улыбаясь, смотрел на товарищей.

— Ефремов, это про тебя в «ЗИ» писали, благодарность за какие-то оборонные работы? — спросил он.

— Про него, про него, — сказал Васильев. — Был безнадежный — и вот такая неожиданность! Шубка-то шубка на Володьке: воротник — бобер, шапка — бобер, подкладка — шелковая.

— А ты, Васильев, все на научной работе, халдей? — спросил, усмехаясь, Морозов.

— Бросьте, ребята! — сказал Ефремов. — Васильев у нас путеводная звезда.

— Халдей, халдей! — рассмеялся Морозов. — Физиономия, физиономия: совершенно та же и у того, и у другого.

— И так же рекламируют друг друга, — сказал Гольдберг. — Вы сознайтесь: у вас договор такой?

Они сели за стол и начали, не слушая друг друга, говорить и задавать вопросы.

— Стойте, ребята: в порядке ведения собрания, — сказал Гольдберг и стукнул кулаком по столу. — Я сейчас составлю анкету, и по ней пойдем…

Ефремов перебил:

— Придется выпить — это первое.

— Воблу чистить уж твоя участь, — добавил Васильев, — а сервировку я беру на себя.

— Водку я открою, — сказал Гольдберг, — и анкету проведу. Вы ведь в Москве: у вас все узлы.

— Я пока прилягу, — сказал Морозов и подстелил под ноги газету. — Что это: зачем дырочку вырезали?