Ускоренным шагом шли в глубь леса, стараясь скорее оказаться подальше от речки, и напряженно прислушивались к тому, что делалось там, на переправе. Не прибьет ли плот к берегу? Не заметят ли его фашисты раньше времени? Но не должны бы. Русло речки прямое, и туман такой - в двух шагах ничего не видно...

В стороне переправы по-прежнему урчали моторы, раздавались выкрики команд. И вдруг лес озарился яркой вспышкой. Кажется, в чистом небе полыхнула молния. И тотчас тяжелый грохот подмял, сдавил все живое. Дохнуло упругим ветром, всколыхнуло на полянах туман. Грохот оборвался, а затем снова родился где-то впереди, в лесной чаще. Но это уже было эхо.

Моторы на переправе утихли, и оттуда донеслись истошные вопли. Было ясно, что плавучая мина достигла цели...

Когда рассвело, отряд находился уже далеко от деревни Залужье. Над лесом несколько раз пролетал самолет-разведчик, и Маринин отдал приказ усилить маскировку.

В это утро еще одно событие взволновало отряд.

Дозорные наткнулись на дом лесника, и, когда доложили об этом Маринину, он принял решение наполнить фляги колодезной водой - всем уже надоела пахнущая болотом и торфом речная вода.

Сержант Стогов зашел в дом, чтобы попросить ведро, и вдруг увидел там... пулеметчика Ящука, сбежавшего из отряда. Ящук, переодетый в измятый гражданский костюм, заросший и усталый, сидел за столом и жадно хлебал щи. У печки возилась старуха хозяйка.

– Руки вверх!
– грозно скомандовал дезертиру Стогов.

Под ружьем привел Ящука к месту стоянки отряда. Его тотчас окружили солдаты.

– Братушки... товарищи...
– срывающимся голосом шептал Ящук, затравленно озираясь по сторонам. Вокруг - хмурые лица, негодующие глаза.

– Змея тебе товарищ!
– оборвал его Маринин.
– Куда собрался?

– У меня дом рядом... Мать старая, куда же я пойду с вами?
– Ящук упал на колени, поднял трясущиеся руки.
– Братушки... Пощадите...

– Шкура!

– Предатель!

– Пулю ему!
– раздавались возгласы.

– Становись!
– сурово, отрывисто скомандовал Маринин отряду. Равняйсь!.. Смирно!..
– Затем повернулся к Ящуку, все еще стоявшему на коленях: - Встать!

Вид дезертира был жалок - у него тряслись колени, руки, дрожали губы, глаза безумно метались из стороны в сторону.

– Военную присягу принимал?
– спросил Маринин. Потемневшие глаза Петра - грозные, колючие.

– Принимал...
– еле выдавил из себя Ящук.

– Как наказать предателя?
– обратился младший политрук к отряду.

– Расстрелять!
– твердо ответил Стогов.

– Расстрелять, - повторил Скориков.

– Расстрелять...
– прошептал Либкин.

– Расстрелять... Расстрелять... Расстрелять...
– перекатывалось от человека к человеку вдоль строя. Лица людей суровые, полны решимости и воли. Нет, это не остатки разбитых войск, не деморализованные силы. Это солдаты, которых ничто не сломит.

– Именем Советской Родины приказываю: расстрелять дезертира Ящука! сухо произнес Маринин.

– Расстрелять из его же пулемета, - добавил кто-то.

– Братцы... братушки!
– Яшук ляскал зубами, задыхался.
– Как же так сразу?.. Братушки... пощадите... Я в бою лучше, я что угодно сделаю...

Но ни тени сочувствия в десятках глаз. Только презрение и ненависть. И Ящук, точно в нем что-то надломилось, безвольно уронил голову, обмяк весь. Он понял, что пощады не будет.

Короткая пулеметная очередь оборвала жизнь дезертира.

Тревожно шумели ели... Отряд продолжал путь.

Маринин вел своего коня на поводу и поддерживал разговор с Либкиным. Семен, впервые видевший, как расстреливают человека, не мог прийти в себя.

– Как можно в такое время дома отсиживаться?!
– возмущался он.
– И вообще... Побыл я одну ночь в руках фашистов и многое понял... Не умели мы ценить ту жизнь, которой жили.

– Положим, не все не умели, - перебил его Петр.

– Не знаю, кто как. Я о себе скажу, - волновался Либкин.
– Вот призвали меня зимой в армию, и я готов был жалобу писать. "Какой же из меня, очкарика, военный?!" - думал я. А сейчас понимаю: не хотелось мне расставаться со всем привычным. У меня в Нежине семья, квартира большая, старики родители... Хорошо жилось. Каждое лето в Одессу или в Крым на курорт ездили.

– А я никогда моря не видел, - вздохнул Маринин.

– Да ну?..

– Во сне только видел море, курорт, - продолжал какую-то свою мысль Маринин.
– Бывало, мальчонкой, проснусь и думаю: стать бы мне сразу большим и сильным да поехать к морю...

– Летом красота там!
– заметил Либкин.

– Я в селе рос. В селе самая работа летом.
– Петр вздохнул.
– А о курорте слышал я от нашего сельского фельдшера. И мечтал: стать большим, поехать к морю, отыскать тот курорт, где от туберкулеза лечат, и свезти туда мою покойную мать... Туберкулезом она болела...