Жарища, стоявшая в доме, так и осталась для меня необъяснимым чудом. Я добрался до постели, но стоило мне остаться без штанов, в одной сорочке, как тут вдруг и приспичило, да так живо, что потребовалась известная доблесть, чтобы "поспешить впереди своего желудка".

Я скорее позвал мальчишку, а он, появившись с похвальной быстротой, ткнул пальцем в маленькую дверцу, располагавшуюся в углу комнаты.

Приоткрыв ту дверцу, я вступил в такой неописуемый мрак, будто только здесь этот мрак и сохранился с тех самых пор, когда еще только начиналось сотворение мира. Я сделал туда пару шагов, потом, придерживаясь за стену, сделал еще пару и, честно говоря, немного растерялся, недоумевая, где же заветное седалище. Трубить к отступлению я, однако, уже никак не мог и, подумав, что при еще одном коротком шаге, вряд ли проскочу мимо цели, храбро ступил вперед.

Тут-то и хрустнула позади меня слабо прикрепленная доска. Я, едва успев сообразить, что опасность вовсе не позади, а прямо подо мной, рухнул вместе с доской в Тартар и спустя половинку мгновения оказался по грудь в теплой жиже, смягчившей мое падение, зато объявшей меня столь же неописуемым позорищем, сколь и страшной вонью. Увы, я очутился в море самого что ни на есть настоящего дерьма, и только штиль спасал меня от ужаса оказаться накрытым с головой. Священная реликвия, Удар Истины, тоже не избежала печальной участи.

Поначалу я не знал, как поступить. Кричать о помощи казалось мне окончательным позором, однако, сдерживая дыхание и оглядываясь по сторонам, я не нашел никакого средства спастись, если буду блюсти обет молчания.

Тогда я позвал мальчишку: сначала почти шепотом, потом в голос и наконец - во всю глотку. Ответом на все три призыва было мне такое безмолвие, которое сразу навеяло мысль, что я действительно провалился в адскую бездну и черед вечному наказанию все же наступил.

И вдруг справа над собой я увидел ясную звездочку, светившую с недоступных небес. Поначалу я не поверил своим глазам и невольно протянул к ней руку. Моя рука нащупала стенку и край отверстия, через которое на меня снизошел путеводный свет. Поводив рукой по краю, я установил, что отверстие достаточно широко, чтобы вызволить меня из беды.

"Вот теперь я совсем не откажусь, чтобы все это, пусть даже вместе с моей смазливой сестренкой, оказалось страшным сном и не более того", рассудил я, прежде чем подтянуться на обеих руках и вывалиться наружу, в какой-то узкий проулок.

Подозрение о том, что я оказался жертвой чудовищного заговора у меня, разумеется, усилились. Однако набравшись смелости, я едва не наощупь обошел дом и как ни в чем не бывало постучал в дверь. Вновь на три моих призыва тихий, погромче и такой, каким мог бы выражать свои законные требования подвыпивший хозяин дома и от коего могло бы проснуться полгорода - я не получил никакого ответа.

Тут-то я и вправду удостоверился, что, едва достигнув цели своего путешествия, стал жертвой заговора, только можно сказать - совершенно отдельного и почти невинного по сравнению с тем, для сокрушения которого требовался Удар Истины и величественное передвижение войск. Меня просто-напросто облапошили, позарившись на мои жалкие полтораста флоринов!

Куда-то мне все же надо было деваться: не бродить же по городу воплощением нечистот, и я невольно стукнул в дверь еще раз. Тогда высоко наверху приоткрылась створка окна, и из него высунулась одна из служанок хозяйки, принявшая весьма заспанный вид.

–  Кто там еще?
– недовольно пробормотала она.

–  Разве не узнаешь?!
– воскликнул я, обрадованный хоть каким-то звуком.
– Я - Андреуччо, брат госпожи Фьямметты.

–  Что за Андреуччо?!
– выпучив на меня глаза, крикнула служанка.
– Ты, братец, лишнего хватил. Поди выспись, а потом ищи себе сестер где-нибудь в другом месте.

–  Послушай, милая, - ласково обратился я к ней, сдерживая в себе бешенство.
– Я не такой дурачок, как может показаться. Давай сговоримся. Брось мне одежду, а я тебе завтра принесу флорин. Клянусь головой. Брось - и мы в расчете.

Служанка, давясь хохотом, ответила:

–  Да ты спятил, милый.

И окошко захлопнулось.

Тут уж я не вытерпел и, нащупав под ногами увесистый камень, запустил его в окошко. Звонко ударившись об створку, камень отскочил в сторону и угодил в окно напротив, до того улица была узка. Спустя мгновение в том невинно наказанном окне и в двух соседних появились разгневанные шумом хозяйки и залаяли на меня сверху, будя весь город. Словно только того и ожидая, то есть всеобщего народного осуждения, из-за ближайшего угла, держа над собой факелы, которые покачивались из стороны в сторону, выступил немногочисленный отряд храбрецов, так же изрядно покачивавшихся. Они приблизились ко мне и, вероятно, заключили бы в дружеские объятия, однако вынуждены были остановиться и даже отступить на два шага, ошеломленные боевым духом, исходившим от меня.

–  Это что еще за образина?!
– зарычал на меня их предводитель, сверкавший богатым позументом.
– Ты, что ли, тут нагадил у меня перед домом?!

Я догадался, что имею честь лицезреть муженька моей благочестивой сестренки, то есть - своего доблестного шурина-суконщика.

Пожалуй, я затеял бы с ними со всеми разговор по-родственному, однако все они, числом в полдюжины, достали приличные клинки, и я подумал, что лезть в драку в таком виде все же не следует: страдая посреди узкой улицы от собственного аромата и рези в желудке, я мог бы допустить оплошность и в самом деле поплатиться не только кошельком, но и своими кишками, а чего бы я добился в случае чудесной победы, как не появления городской стражи, а вслед за ней и целого войска?