Пришла сестра, поднесла ему воды, но мальчик уже был мертв. Его тотчас же унесли.

Сосед продолжал стонать и жаловаться, что долго не осматривает доктор.

Наконец его понесли и положили на стол. Доктор стал возиться около него.

Венецкий смотрел на стол. Он увидал, как при свете блеснул какой-то нож и услыхал какие-то отрывистые стоны: "Ах, не надо... Нельзя так. Доктор... доктор, ради бога, не надо!" Затем все смолкло... Через несколько минут что-то скатилось на пол. Венецкий увидал окровавленную ногу и зажмурил глаза.

Пришли за ним. Ему стало страшно, когда его положили на стол и он увидал серьезное, вспотевшее лицо доктора. Руки его были все в крови. Он закурил папироску и отдыхал, пока с ноги Венецкого снимали перевязку.

Доктор наклонился, пощупал руками около раны, подавил вокруг нее, потом взял зонд и запустил в рану.

– Больно?
– спросил он его добродушно.

– Больно.

– Ну, это не беда. Поздравляю вас... Вы ранены очень счастливо... без повреждения кости!
– весело сказал он и, обратившись к сестре, проговорил:

– Сделайте ему перевязку. Его можно сегодня же везти в госпиталь. Недель через пять будете совсем здоровы!
– обрадовал он Венецкого, махнув ему головой.
– Следующего!
– крикнул доктор.

Венецкого унесли, и место его на столе было тотчас же занято.

– По счастию, я не ошиблась, когда сказала вам, что ваша рана не опасна!
– ласково улыбаясь добрыми глазами, говорила сестра, оканчивая перевязку.
– Вас сегодня же увезут в госпиталь. Там вам будет хорошо...

Венецкий благодарил сестру за ее ласковые слова, и, когда она окончила перевязку, он взял ее руку и поднес к своим губам.

– Что вы? что вы?
– прошептала, конфузясь, сестра.
– Не за что!

– И за себя и за других!
– промолвил Венецкий.

– Не надо ли вам чего?..

– Ничего не надо... Только бы отсюда скорей.

Его тотчас же унесли в другой дом, где было несколько раненых. На следующее утро он уже ехал с тремя офицерами к Дунаю. Его отправляли в з-ий госпиталь.

Глава двадцать пятая

В ГОСПИТАЛЕ

В госпитале он встретил своего приятеля Неручного. Неручный был там ординатором.

– И вас, Алексей Алексеевич, задели?
– говорил Неручный, осматривая его рану.
– Ну, батюшка, вы счастливец... На полдюйма дальше, - и быть бы вам без ноги!

– А вы как?

– Ничего себе... Работаю без устали... Работы нам много.

– А мрачные мысли... помните?

– Подите ж!.. До сих пор лезут в голову. Как за делом, - ничего, а чуть отдохнешь, - опять какая-то хандра... Ну, да об этом нечего толковать... Сейчас пошлем телеграмму к вашей матушке. Успокоительную телеграмму...

– Да... да... непременно.

– А больше никого не извещать?

– Кого же больше?..
– покраснел Венецкий.
– Нет, не надо больше никого беспокоить...

Венецкому было хорошо в госпитале. Его поместили в хорошей, светлой комнате, где лежало десять офицеров, раненных относительно легко. Присмотр был хороший. Кормили недурно. Две сестры милосердия дежурили по очереди и были внимательны. Неручный часто просиживал у постели Венецкого свободные полчаса вечером...

Через три недели Венецкий уже мог подняться с постели и при помощи костыля ходить по комнате.

Война оставила в нем гнетущее впечатление. Он все еще находился под влиянием тех картин, которые он так недавно видел. То же впечатление замечал он и на других. Нередко завязывались разговоры между ранеными, и почти все они в один голос высказывали чувство отвращения к войне. Но он заметил еще нечто такое, что сперва даже удивило его. Он увидал, что многие из его товарищей по госпиталю, люди, которые едва ли прежде могли задумываться над чем-либо, стали сознательней относиться к окружающим явлениям, и дух критики являлся результатом такого отношения. Один другого возмутительнее рассказы передавались молодыми офицерами про те проделки насчет казны и солдат, которые не были ни для кого тайной. Про несправедливость в назначении наград тоже было немало толков, и Венецкий не раз улыбался, слушая, как горячился один армейский поручик, потерявший руку под Систовом, жалуясь, что ему дали Анну, тогда как его представили к Владимиру.

Старый армейский полковник пробовал было спорить, но и он в конце концов уступал и нередко, желая отделаться от сомнений, повторял:

– Эх, господа... Не наше это дело... Наше дело - идти куда пошлют, а не рассуждать... Я вот и сам ничего не получил, ну, и что делать... Может быть, Станислава получу. И за Станислава спасибо, - иронически прибавлял он.

Но среди этих личных жалоб нередко раздавались и жалобы общественного характера... Возмущалось человеческое чувство, являлась потребность хоть здесь, в больничной палате, высказать свое мнение.