И Венецкому сделалось точно легче от этого участливого слова и совестно, что он не удержался от стона.

– Может, испить хотите? Я захватил водицы.

– Спасибо! Спасибо, голубчик Барсук. Не надо.

– Сейчас перевязочный!..
– утешил Барсук.
– Рукой подать... Ну-ка, ребята, прибавь шагу!
– скомандовал Барсук.

И солдаты прибавили шагу.

– Вы устали. Зачем спешить? Я, слава богу, не опасно, кажется, ранен!..
– промолвил Венецкий.

– Не велика беда для нас, ваше благородие, и устать маленько. Тоже и мы люди!
– отозвался Барсук.

– Кабы все были такие господа, как вы!
– заметил другой солдат.
– Вы тоже нашего брата жалеете!..

"За что? За что они так добры ко мне?
– подумал Алексей Алексеевич, умиляясь над наплывом теплого, хорошего чувства.
– Что я для них сделал?"

Он пережил одну из тех редких минут, которые потом никогда не забываются. Каким недостойным казался он себе в эту минуту перед этими простыми людьми, которых не теснит только тот, кому лень, готовыми только за доброе слово, за человеческое обращение отплатить сторицей.

"А мы... мы чем им отплачиваем?"

И перед ним пронеслись картины одна другой печальнее, одна другой возмутительнее...

– Вот и перевязочный, Алексей Алексеевич!
– проговорил Барсук над головою Венецкого.

Солдаты остановились среди болгарской деревни, перед домом, на крыльце которого развевался флаг с красным крестом. У крыльца, освещенного фонарем, суетился фельдшер и стояла куча легко раненных солдат.

– Неси сюда!..
– крикнул фельдшер.

Венецкого принесли в довольно большую комнату, освещенную свечами и фонарями. В комнате было душно и смрадно, несмотря на отворенные окна. На полу, устланном соломой, лежали рядами раненые, и комната оглашалась стонами и жалобами. У двух больших столов, посреди комнаты, доктора с засученными рукавами, в кожаных фартуках, работали над человеческим мясом; фельдшера с полотенцами стояли около... Венецкий с ужасом взглянул на этот приют людских страданий. "На воздухе так хорошо было, а здесь так скверно!" - испуганно подумал он, и ему хотелось скорей на воздух.

Солдаты в нерешительности остановились, не зная куда идти.

В это время свежее румяное женское лицо заглянуло в носилки. Венецкий заметил мягкий взгляд, брошенный на него, и услышал тихий голос, обращенный к солдатам:

– Сюда несите. За мной!

Его пронесли к стене, в дальний угол, бережно опустили носилки и положили на солому рядом с другим раненым офицером.

– Воды, бога ради, воды!
– простонал раненый, увидя сестру.

– Сейчас... сейчас я вам принесу пить, голубчик... Потерпите секунду!
– говорила сестра, участливо взглядывая на раненого...

Тот ответил благодарным взглядом, перестал стонать и, взглянув на нового соседа, спросил:

– Вы куда ранены? Легко?

– В ногу. Кажется, легко.

– И я в ногу осколком гранаты, но тяжело!..
– с завистью в голосе произнес он.
– Господи!.. какая мука!.. Скорей бы доктор осмотрел, а то долго как!
– снова застонал он.

– Я сейчас приду к вам!
– обратилась сестра к Венецкому, - сию минуту! И вам воды принесу!
– сказала она соседу.

С этими словами она торопливо ушла.

– Прощайте, ваше благородие!
– проговорил Барсук, наклоняясь над Венецким.

– Спасибо... всем вам спасибо! Никогда не забуду, что вы для меня сделали...

Он протянул руку и крепко пожал руку Барсука.

– Кланяйся всем... Еще раз спасибо!

– Скорей, ваше благородие, извольте поправляться!
– участливо сказали солдаты и ушли прочь.

Венецкий проводил их глазами и терпеливо стал дожидаться прихода сестры. Кровь лила из его раны.

Не прошло и минуты, как около него уже положили нового соседа, совсем мальчика, белокурого юнкера. Он был как смерть бледен, глядел испуганным, умоляющим взглядом и все хватался рукой за бок и вздрагивал, когда в комнате раздавались отчаянные стоны...

Пришла сестра и сделала Венецкому перевязку. Боль была ужасная, но он терпеливо переносил ее. Он взглядывал на сестру, стараясь по лицу ее угадать, как опасна рана.

– Сестра... скажите... моя рана опасна?
– наконец решился спросить Венецкий.

– Нет... Нисколько!.. Сейчас доктор осмотрит вас!..

– Сестра... Сестрица!.. Помогите мне!.. Если б вы знали, как я страдаю!
– проговорил юнкер.

– Сию минуту, голубчик... Вот только с ними кончу... Вот и готово.

Она уже снимала шинель с мальчика-юнкера, наклонившись над ним. Венецкий заметил, как вдруг лицо ее стало угрюмо, и он понял, что рана бедного мальчика опасна.

– Голубушка! Скажите, ведь я... я буду жить?..
– спросил он робким, тоненьким голосом.

– Разумеется!..
– отвечала сестра, не глядя на него.

– Мне ведь вынут пулю? да?.. Но отчего ж так тяжело... горит внутри... везде горит... Дайте мне пить... пить... Скорее!

Сестра пошла за водой, а мальчик вдруг заплакал:

– Ах! Мне не жить. Я это чувствую... Боже, как тяжело!

Он вдруг весь вытянулся, отчаянно замахал рукой, хотел приподняться и в бессилии опустился на изголовье... Он тяжело, прерывисто дышал... глаза его стали мутнеть...