— То, что не прожарилось, не ешь, — предупредил Мак. — Доку бы сказать: пусть запретит сырую свинину есть. Заболеют же люди.

— Изголодались, ждать им уже невмоготу, — ответил Джим.

Полное безразличие овладело людьми. Они безучастно глядели прямо перед собой. Казалось, нет сил даже говорить. Хмурые оборванные женщины вяло и равнодушно жевали мясо, и поев, вытирали руки о платья. Их мрачным безразличием напитался сам воздух окрест.

Мак с Джимом обошли лагерь, и Мак тоже помрачнел.

— Их нужно чем-то занять, неважно чем. Нельзя, чтоб они вот так сидели. Тогда забастовке, считай, конец. Эх! Ну что ж это с ними, а?! Ведь утром убили их товарища, и решимости должно прибавиться. А сейчас уже к вечеру идет, а они точно вареные. Надо де лом их занять. Ты посмотри, Джим, какие у них глаза!

— Да, пустые и равнодушные.

— И у каждого только за себя душа болит, каждый только и думает, как ему плохо, вспоминает небось, сколько денег на войне загребал. Вроде Андерсона. Каждый сам по себе.

— Надо что-то делать, чтоб расшевелить их. Ну что бы придумать?

— Уж и не знаю. Хоть яму заставляй всех рыть — чем не дело? Главное, чтоб все вместе — тянули, поднимали, тащили или просто шли плечом к плечу; а само дело не так уж и важно. Если их не расшевелить сейчас, они примутся друг друга колошматить. Скоро в них злоба закипит.

Проходивший мимо Лондон подхватил конец фразы.

— В ком это злоба закипит?

Мак обернулся.

— Привет, Лондон. Это мы о ребятах. Сейчас их ни на что не настроить — всяк сам по себе.

— Знаю. Я уж с этими бедолагами не первый день.

— Я к тому, что если мы их делом не займем, они передерутся.

— Уже дерутся. Те, что остались в лагере, утром затеяли потасовку. Один парень стал приставать к жене приятеля. Ну а тот — возьми и пырни наглеца ножницами. Доктору пришлось с ним повозиться, а то, поди, кровью б изошел.

— Видишь, Джим, я же говорил. Слышь, Лондон, Дейкин на меня сердит. Говорить со мной не станет. Ребят надо занять делом, пока бед не натворили. Пусть по кругу ходят, пусть хоть копают яму, а потом засыпают — что угодно, это неважно.

— Я все понимаю. А что, если составить из них сторожевые отряды, вроде пикетов?

— Мысль хорошая. Но суть ее мы до ребят еще не донесли.

— Ну и что, лишь бы их растрясти.

— Ты, Лондон — голова! Попробуй уговорить Дейкина, чтоб выслал в разные концы отряды человек по пятьдесят. Пошастают по дорогам, увидят где сборщиков яблок — пусть гонят в шею.

— Сейчас же и поговорю. — Лондон повернулся и за шагал к палатке Дейкина.

— Мак, я, пожалуй, пойду с пикетчиками, — предложил Джим.

— Нет, оставайся-ка при мне.

— Но, Мак, и мне нужно понюхать пороху.

— Ладно, иди с каким-нибудь отрядом. Но не отходи от ребят ни на шаг. Нас ведь уже здесь засекли, так хоть сам на рожон не лезь.

Вот Лондон и Дейкин вышли из палатки. Лондон что то быстро говорил.

— А знаешь, мы, пожалуй, дали маху, выбрав Дейкина вожаком. Уж очень крепко любит он свой грузовичок, свою палатку, детишек. Такой рисковать не станет. Лондона надо было главным. Ему терять нечего. Да только попробуй теперь уговори ребят сместить Дейки на и поставить Лондона. Правда, он им ближе, по-моему. А у Дейкина барахлишка многовато. Видишь, у него походная плита? Дейкин даже есть со своими людьми не садится. Давай-ка начнем с ребятами толковать, может, и удастся Лондона выдвинуть. А у Дейкина д уша за дело, видать, не болит. Нам же нужен человек, чтоб всех зажечь сумел.

— Мне пора, — сказал Джим, — вон Дейкин уже строит людей.

И он примкнул к группе человек в пятьдесят, отряд двинулся по дороге в противоположную от городка сторону. И враз пропала мрачность и безучастность. Бодро, хотя и не в ногу, шагал отряд.

Во главе шел худолицый Сэм, на ходу он поучал своих людей.

— Запасайтесь камнями. Чтоб карманы не пустовали. С яблонь глаз не спускайте: нет ли кого меж деревьями.

Но в садах не было ни души. В отряде нестройно затянули песню.

Рождество пришло на наши острова.

А на островах — одни лишь острога.

Люди подтянулись, зашагали ровнее. Миновали перекресток, взметнув бурое пыльное облако.

— Kaк во Франции, — заметил кто-то. — Там тоже пылища, да грязища, ну точь-в-точь Франция.

— Да ты небось и во Франции-то не был.

— Был. Целых пять месяцев.

— На солдата не очень-то смахиваешь.

— А я и смахивать не хочу, хватит, нашагался строем то. Да и ранен шрапнелью был.

— Так где ж вся эта сволота? Ни души в садах не видно!