Зашли в гастроном у метро "Сокол", отоварились под завязку и пошли в Шебашевский, в маленький уютный бревенчатый дом с заросшим палисадником. Смирнов оглядел внутреннее помещение и оценил с военно-милицейской безапелляционностью:

– Бардак у тебя, Виля.

– Один живу.

– Бабу заводи.

– Завел. Но только я к ней езжу. Так удобнее. Да и сеструха скоро вернется.

– Где у тебя веник?

– Был где-то. Да только она и без стерильной чистоты вполне употребится.

– Хватит языком трепать! Леша, селедку почисть, банки открой, картошки навари! Володя, на стол накрывай, а ты, Виля, им покажи, где что лежит.

Смирнов снял кителек и принялся за уборку. Старательно мел пол, тряпкой собирал пыль, расставляя по полкам разбросанные книги. На одной из полок стоял фотопортрет, угол которого был перехвачен черной лентой.

– Кто это?
– спросил Смирнов.

– Отец, - ответил Виллен.

– Там умер? Давно?

– Не знаю.

– Не знаешь когда или не знаешь, умер ли?
– со следовательской дотошностью поинтересовался Смирнов.

– Оттуда живыми не возвращаются.

– Может, рано еще отца-то отпевать?

– Его, Саня, в тридцать седьмом взяли.

– Ты запрос в органы делал?

– Мать до своей смерти каждый год делала. Ни ответа, ни привета.

– А ты сейчас сделай.

– Какая разница - сейчас или тогда?

– Все же попробуй.

– Попробую, - сказал Виллен и стал резать хлеб.

Уселись, когда сварилась картошка в мундире. Рюмок не было, - стакан граненый, стакан гладкий, чашка, кружка. Но разномастность посуды не явилась препятствием для майора Смирнова, с военных лет он с точностью до грамма разливал на щелк. Налил всем, оглядел всех, невысоко поднял кружку:

– Помянем Ивана Павловича.

По иудейской неосведомленности Лешка полез чокаться. Смирнов тут же его осадил:

– Не чокаться, "Дитя Джойнт".

Выпили, выдержали паузу. После паузы Лешка позволил себе обидеться:

– Без антисемитских штучек не можешь? А еще милиционер!

– Я не милиционер, а майор милиции. И не говори глупостей.

Ни к селу, ни к городу Виллен наизусть прочел стишок:

В кафе сидел один семит

И жрал, что подороже.

Как вдруг вошел антисемит

И дал ему по роже.

– Во-во!
– обрадовался Лешка.
– Все вы такие!

– Леша, прекрати, - потребовал комсомольский работник Владлен.

– А что они?

– А они - ничего, - успокоил Лешу Виллен.
– Сдавай по второй, Саня.

Саня сдал. Виллен подумал, покачал водку в стакане и предложил:

– За Альку, за Алевтину Евгеньевну, за Ларису, чтобы без Ивана Павловича жилось им так, как положено семье такого человека.

– Теперь чокайся, "ошибка Коминформа", - разрешил Лешке ехидный Смирнов. Чокнулись, выпили и Лешка сказал, отдышавшись:

– Называешься ты не майор милиции, а несусветная балда.

Александр довольно заржал. В дверь буйно забарабанили. Виллен крикнул так, чтобы было слышно во дворе:

– Не заперто!

Вломился Костя Крюков, брякнул свою бутылку на стол и проорал радостно:

– Вот вы где! А я уж и к Лехе забегал, и у Саньки проверил - нету вас!

– Ты почему на кладбище не был?
– неодобрительно спросил Александр.

– Ты же знаешь, меня Алевтина Евгеньевна не любила. Все боялась, что я Альку ходить по ширме завлеку. Вот и решил - чего ей глаза в такой день мозолить.

Виллен разыскал еще одну чашку, Саня налил до краев, а Костя выпил.

– За упокой души хорошего человека, - сказал Костя, не закусывая.

– А что он тебе хорошего сделал?
– непонятно спросил Виллен. Костя поставил чашку на стол, посмотрел на Виллена, как на дурачка, обстоятельно ответил:

– А то, Виля, что жил рядом со мной. Я не из книжек, а собственными глазами видел человека, который всегда и всюду жил по правде. И оттого я понимал, что живу не по правде. Вот и все, что он для меня сделал.

– Поэтому ты теперь щиплешь, слесаришь, - догадался Виллен.

– Фрезерую, - поправил его Костя.

И снова стук в дверь. Стук, и сразу же явление. Пришел Алик, уселся за стол, потер, как с мороза, руки.

– Что там?
– потребовал отчета Смирнов.

– Удивительная штука! Разговорились старики, развоспоминались, смеются, ахают. И будто отец живой, будто с ними. Налей-ка мне, Саня.

Саня налил в свою кружку. Алик выпил. Закусил селедочкой, спросил у Виллена:

– Валюхи-то нет еще?