Да, тринадцать лет он жил совсем рядом с ней, жил своей жизнью со своей новой семьей, и за все это время он ни разу не вспомнил о ней, не попытался разыскать. Почему?..

Габриэла никак не могла этого понять.

— Барбаре не понравилось в Бостоне, — сказал Джон с таким видом, словно это все объясняло.

— Если ты знал, что я… что мама оставила меня в монастыре, почему ты не забрал меня к себе? Почему ты даже ни разу не навестил меня там? — напрямик спросила она и увидела, как на лице Джона медленно проступает выражение, которое было хорошо ей знакомо. Это было выражение туповатой, болезненной беспомощности, которое означало, что Джону не по плечу справиться с ситуацией. Именно с таким лицом он наблюдал от дверей за тем, как Элоиза избивает ее.

— А какой смысл?.. — Джон пожал плечами. — От брака с твоей матерью у меня остались самые неприятные воспоминания. Думаю, и у тебя тоже… В конце концов мне начало казаться, что для тебя и для меня будет гораздо лучше, если мы оба закроем эту страницу и попробуем забыть все, что с нами было. Наша семья, если ее можно назвать семьей, прекратила свое существование, и мне не хотелось лишний раз напоминать тебе обо всем…

«Напоминать о чем? — удивилась Габриэла. — О том, что у меня есть или был отец?»

— ..Элоиза была очень плохой женщиной, — продолжал между тем Джон. — Я был совершенно уверен, что в конце концов она тебя убьет.

Эти слова так поразили Габриэлу, что она не сумела удержаться и задала ему тот самый вопрос, который задавала себе тысячи раз на протяжении всей своей жизни:

— Почему же ты не остановил ее? Почему хотя бы не попытался вмешаться?

Ожидая ответа, она даже затаила дыхание. Для нее это было бесконечно важно.

— Я не смог бы ее остановить. Как?! — Он, казалось, был искренне удивлен тем, что Габриэла не понимает таких простых вещей. Но она больше не была маленькой девочкой и знала, что отец мог пригрозить Элоизе, мог применить силу, развестись с ней, оставив ребенка себе, обратиться в суд и так далее и так далее. О, сколько он мог сделать — большой и сильный Джон Харрисон, так и не заметивший маленькую Габриэлу.

Она с недоумением посмотрела на отца, но тот не заметил ее выразительного взгляда.

— Что я мог сделать? — продолжал разглагольствовать Джон Харрисон, по-прежнему глядя в сторону. — Если я начинал выговаривать ей за то, что она наказывает тебя слишком жестоко, Элоиза только больше злилась, и в результате тебе доставалось еще больше. Мне оставалось только уйти и попробовать начать все сначала в другом месте. И надеяться, что она образумится… Для меня это был единственный выход.

«А как же я? — захотелось крикнуть Габриэле. — Ты подумал, что будет со мной? Какую „новую жизнь“ означает для меня твой уход?!» Но Джон ответил на этот невысказанный вопрос так:

— ..Что касается тебя, то мне казалось, что тебе будет лучше в монастыре. К тому же твоя мать никогда бы не позволила мне забрать тебя к себе.

— А ты спрашивал у нее? Когда ты хотел забрать меня к себе — до того, как мама оставила меня в монастыре, или после? — спросила Габриэла. Мысль о том, что она, быть может, причиняет отцу страдания, пришла ей в голову только на мгновение и тут же исчезла. Теперь ее ничто не могло остановить. Она хотела знать все. Ответов именно на эти вопросы она от него ждала.

— Нет, я никогда не спрашивал об этом у Элоизы, — честно признался Джон. — Какой смысл — ведь я заранее знал, что она скажет. Да и Барбара была бы против того, чтобы ты жила с нами. Ты была частью другой, прежней жизни, о которой нам всем хотелось поскорее забыть… — Он немного помолчал и нанес последний, сокрушительный удар. — Мы стали чужими друг другу, Габриэла, — проговорил он. — Столько лет наши жизни никак не пересекались, и этого уже не сбросишь со счетов. Если Барбара узнает, что я сегодня встречался с тобой, она ужасно разозлится на меня, потому что ей будет казаться, что я предал наших с нею детей. И я ее понимаю…

Габриэлу его слова повергли в ужас. Она поняла, что совершенно не нужна отцу. И никогда не была нужна. Когда Элоиза допекла его, он просто ушел, предоставив ей выпутываться самой. По его собственному признанию, он был уверен, что мать непременно ее убьет. И это его нисколько не волновало.

— А ее собственные дочери? — прошептала Габриэла похолодевшими губами. — Разве они не жили с вами?

— Разумеется, они жили с нами, но это совсем другое дело.

— Почему? Почему они — другое дело?

— Мардж и Нора были для меня просто ее дочерьми, а ты…ты была кусочком кошмара, напоминанием о жизни, от которой я стремился уйти. Теперь ты понимаешь, почему я не мог взять тебя к себе? Я и сейчас не могу… Пойми, Габриэла, нас разделяет пропасть, через которую уже не перейти. У тебя нет отца, Габриэла, ау меня — нет дочери…

Да, но у него были жена и четверо других детей — родных и приемных. У нее же не было никого.

— Как ты можешь говорить такие ужасные вещи? — Габриэла почувствовала, как к глазам подступили слезы, но она изо всех сил старалась не заплакать. — Как?!