– Что поделаешь, - твердо сказал я.
– Как говорит Михаил Ксантиевич: вопросы безопасности требуют...

Грек ошалело посмотрел на меня.

– Я боюсь, что мера несколько запоздала, - продолжал я.
– Поскольку, если Степан - предположим, - связан со злоумышленниками... (Хряпов сделал скучные глаза) Да, да, Савватий Елисеевич, мы должны все предположить... то они наверняка уже обладают дубликатом ключа. Слава богу, у нас есть засов!

Мои собеседники растерянно молчали. Фундуклиди сопел и барабанил пальцами дикий марш.

– Что же нам делать?
– снова повторил Хряпов, облизнув губы.

– Отобрать ключ и... ждать, - сказал я не слишком уверенно.

11.

Голова человеческая похожа на улей. Конечно, всякое сравнение хромает, но иногда именно это мне кажется весьма точным. Словно в улей, залетают в голову мысли и мыслишки, крутятся и жужжат внутри - одни медоносные, другие - пустые трутни.

Одна мысль уже несколько дней жужжит в моем улье громче других: Фундуклиди... ж-ж... подозрительное поведение... ж-ж... чердак... ж-ж...

Это пустой шум, я почти уверен. Разве может уважающий себя человек опасаться этого болвана, черт побери! Но сомнение грызет - и с хрустом! крепкий панцирь здравого рассуждения и больно проникает в мягкое тело неуправляемых, подспудных, зыбких отделов мозга. "Слишком подозрительны и нервозны вы стали, батенька", - урезониваю я сам себя, развеивая дурман. Проходит пять минут, а может, пятнадцать - и опять жужжит пчела: странно суетлив этот тип... ж-ж... и вообще! Ж-ж... Ж-ж...

12.

После того, как пришло письмо, мы стали особенно нервными. Ключ у Степана отобрали, и теперь ему открывали по колокольцу. Каждый раз, когда раздавался его разливистый валдайский звон, по всем нам пробегала электрическая искра, и глаза против воли противно-опасливо поворачивались к двери. "Кто?" "Я, Степан, господа! Степан!" Степан входил, как всегда, невозмутимый - с корзиною ли с бельем, с бутылками между пальцев, со связкою ли газет - учтиво кланялся и шел исправно исправлять свои лакейские дела. Потом мы находили на кровати свежую пижаму (а старой - мятой - не находили), последний петербургский журнал; за завтраком приятно звучали названия новых вин; забытый вчера Фундуклиди в кресле окурок сигары исчезал навечно.

– Степан - словно пуповина, связывающая нас с миром, - сказал я как-то Хряпову.

– Угм, - согласился Хряпов, зажигая папиросу.
– Пуповина? Забавно...

– Несмотря на недоверие, которое я временами к нему испытывал, я восхищен, как тщательно он исполняет свои обязанности.

– Слуга как слуга, - сказал Хряпов, и струна тщеславия прозвенела в его голосе.
– А знаете, что в слуге главное?.. Кстати, pardon за любопытство, у вас не бывало лакея?

– Из обслуги имел лишь любовниц, - неуклюже замазал я хряповскую бестактность.

– Ах, извините, Петр Владимирович, это я действительно того... ляпнул, - по-царски великодушно отпустил себе этот промах Хряпов.
– Так позвольте мне продолжить... Самое главное в слуге - это отсутствие фантазии.

– Фантазии?

– Именно. Если я замечу у лакея хоть искру этой черты - пусть ищет себе другое призвание. Лакей должен смотреть зимою в окно - видеть зиму; брать бутылку "Перно" и твердо знать, что это - "Перно"; слышать голос хозяина и помнить, что это - хозяин. Именно - не Иван Иванович, этот старый пьяница и лежебока с дряблым носом в табаке, в халате, любящий бильярд по субботам, а - хозяин. Без остальных эмоций.

– И... и что же, - промямлил я, слегка ошарашенный этой тирадой, по-вашему, у Степана фантазии... нет?

Хряпов слегка задумался.

– Пока не замечал. Но думаю - быть не должно.

– Как это?
– выдавил я из себя.

– Система воспитания... Выучка-с, - охотно пояснил Савватий Елисеевич.
– Видите ли... хм, коли уж пошел этот разговор, я вам кое-что поясню. Как отец мой, и дед, и прадед были купеческого звания, так и степанов род издревле несет печать холуйства. Оно, к слову, и больше ценится... Отец Степана и дед его родились в нашем доме, в нем жили, и в последнюю минуту его же воздухом дышали. Так что у Степана дело легко пошло: с младых ногтей он верность фамилии нашей усваивать начал, свои задачи жизненные постигать...

– И не тянуло его... на другое что?

– Тянуло, как же... В детстве - к другим ребятишкам, естественно.

– И - как?

– Секли, - просто сказал Хряпов.
– Втолковывали, что он - хряповский слуга, по положению своему выше кухаркиных детей и, якшаясь с ними, в своем достоинстве лишь теряет... Так-с вот.

– Внушили?

Хряпов самодовольно пустил струйку дымку. Я полагал, что он кончил, но он, вдохновившись, продолжил далее:

– ...И, конечно, - никакого учения, наук, литературы и прочего баловства.