Правда, это не был пролетариат, а так называемые приписные — социальная группа, не имеющая аналогов в других социальных системах: своего рода промышленные крепостные (худшая форма крепостничества, по Мамину-Сибиряку). И все же это — прямые предки промышленного пролетариата. Любопытно, что после 1861 года, когда отжившая система «приписки» (так и хочется сказать «прописки») была упразднена, появилась теоретическая возможность превратить «приписных» в крестьян или мелких мастеровых — на этом, в частности, энергично настаивал Мамин-Сибиряк.

Примыкавший по своим взглядам к народникам, писатель считал, что только таким путем можно избежать формирования на Урале настоящего пролетариата, и как следствие — возможности возникновения марксистской модели социального развития (что Мамину-Сибиряку представлялось катастрофой). Однако маминская идея — насаждать на Урале кустарные промыслы взамен крупной промышленности — была отвергнута самой логикой многолетнего развития края как одного из главных промышленных центров России. Ведь большинство крупных и средних населенных пунктов Урала так и назывались «заводы» (отнюдь не города).

Естественно, что удельный вес рабочих здесь был намного выше, чем в среднем по России. И естественно, что марксистская пропаганда находила здесь отклик.

Впоследствии это явилось причиной того, что край так и стали называть Красный Урал (подразумевая сильное влияние большевиков), и именно поэтому так не хотел в 1918 году ехать сюда Николай II. По воспоминаниям очевидцев, он говорил: «Куда угодно, только не на Урал… Судя по имеющимся сведениям, Урал сильно настроен против меня». Как в воду глядел…

Но вот тут-то при детальном рассмотрении «рабочего вопроса» как раз и начинаются неожиданности.

То, что рабочее движение в целом по России активизировалось, начиная с начала века, — общеизвестно. Но под какими лозунгами? Сперва — под чисто экономическими: 8-часовой рабочий день, повышение оплаты и безопасности труда и так далее. Чисто политические лозунги появляются не сразу: все наиболее известные всплески рабочего движения 1901–1903 годов (демонстрации в Ростове, Сормове, Петрограде) были под чисто экономическими лозунгами — это, кстати, породило течение в марксизме, известное как «экономизм». Первое чисто политическое движение именно в рабочей среде (я намеренно опускаю деятельность П. Алексеева, С. Халтурина и прочих революционеров-рабочих последней трети XIX века — они примыкали к народовольцам) — это, как ни парадоксально, зубатовщина, или «монархический социализм». Его феномен многократно описан, и я не буду повторяться.

После краха этого движения 9 января 1905 года в рабочее движение — по принципу «маятника» — проникают леворадикальные идеи. Хотя далеко не везде — показательно, что в 1905–1907 годах на Урале было, в общем, относительно спокойно и событий типа Красной Пресни здесь не наблюдалось. В целом же общая тональность политических требований рабочего движения тех лет общедемократическая ( «Долой самодержавие!», «Да здравствует Республика!», «Вся власть Советам!»), но отнюдь не антибуржуазная. Мы, к примеру, ни разу не встретим лозунг «Долой финансовый капитал!», который родится спустя пятнадцать-двадцать лет совсем в другом месте. Его автором был не кто иной, как Гитлер…

И еще один любопытный момент. Мы, глядя из конца XX века в его начало и наблюдая там Обуховскую оборону 1901 года (она очень напоминала по технике выполнения первомайское побоище 1993 года в Москве), 9 января и Ленский расстрел, легко поддаемся «психологической провокации» и думаем: «Какая острота столкновений труда и капитала!» А на самом деле это было (как это ни дико звучит) нормальное состояние общества в тот весьма специфический период истории капитализма, который Ленин назвал «империализмом» (весьма произвольно, кстати) и ошибочно принял за высшую и последнюю его стадию. История XX века показала: так называемый империализм был своего рода «переходным возрастом», за которым наступила зрелость в виде последующих стадий. Характерно, что сейчас на Западе слово «капитализм», как и «пролетариат», не употребляется, говорят — «приватизм».

И кризисные явления этого переходного периода отразились — так или иначе — во всех промышленных странах мира. Раньше всех — во Франции, об этом роман Э. Золя «Жерминаль». Причем в формах гораздо более острых, чем в России. Судите сами: во время шахтерских волнений в г. Патерсон (штат Нью-Джерси, США), переросших в настоящие военные действия с применением артиллерии и огнеметов (Джон Рид написал об этом книгу «Война в Патерсоне»), погибло больше людей, чем 9 января, на Лене и на Пресне, вместе взятых. И… никакой социалистической революции в Америке! Работодатели сделали свои, весьма прагматические выводы, и родился… фордизм — система, ныне ставшая на Западе общепринятой. Нет оснований полагать, что в России это было бы иначе — если бы, конечно, не общий кризис, связанный с 1-й мировой войной, и не переплетение задач рабочего движения с целым букетом других (национальным, аграрным, общедемократическим). Но это уже специфика России.

И вот здесь-то нас ждет самое интересное.

Как уже отмечалось выше, основная доминанта в политических требованиях рабочего класса на 1917 год — общедемократическая. Как известно, именно позиция рабочих Петрограда предотвратила коронацию Михаила Романова уже после Февральской революции. Именно рабочие наиболее активно выступали с антивоенных позиций.

Общеизвестный пример — взрыв недовольства в апреле 1917 года в ответ на ноту министра иностранных дел Временного правительства П. Милюкова о необходимости войны до победного конца. С этих позиций рабочие поддержали и большевиков — вплоть до октябрьского переворота.