– Жена есть?
– продолжал Столяров, хорошо приложившись к бутылке и закурив.

– Есть.

– Дети?

– Дочь.

– Любишь их?

– Люблю.

– Вот это правильно. Люби их - больше работы, больше родины. Я мало своих любил. Да, мало. Я любил работу. Я любил родину. А все это - пустые слова, если они не наполнены внутренним содержанием. А содержание - это твоя семья. И нет больше ничего. К сожалению, я понял это слишком поздно. Не повтори мою ошибку, парень.

– Постараюсь, - пообещал я.

– Постарайся, постарайся, - повторил Столяров и снова крепко приложился к бутылке.
– Ты уже знаешь, что операцией руководил лично Профессор?

– Откуда я мог знать?

– Плохо вас учат. Просто ни к черту. Его НП был в доме напротив, на восьмом этаже.

– Как я мог это увидеть? По отблеску стекол стереотрубы? Так она была наверняка защищена блендами.

– А просчитать, откуда наиболее удобно руководить операцией?

– Я не думал, что сам Профессор будет руководить операцией.

– Только это тебя и оправдывает, - заметил Столяров.
– Хотя мог бы и знать. Я же сказал тебе, что Профессор не улетел из города. Ладно, все в порядке. Мы сделали это дело. У тебя есть вопросы?

– Только один. А если бы Миня вас подстрелил?

– Этого не могло быть. Я накануне предупредил Профессора. Он внял. Да и как было не внять!

– О чем?
– спросил я.

– О некоторых последствиях любых несчастных случаев со мной.

– Поэтому вы приказали не блокировать Миню?

– В том числе.

Из мощного цоколя маяка вышел худосочный молодой человек, сделал знак Столярову отойти в сторону, но тот лишь рукой махнул:

– Говори, тут все свои. Что у тебя?

– На связи Франкфурт. Заубер. С ним два ваших компаньона. Спрашивают, что делать с пакетом акций местного порта. До них дошли какие-то слухи, что на выборах победит Антонюк.

– Выбрасывайте их на рынок. По любой цене. Немедленно, пока не стали известны результаты выборов. И сразу покупайте акции таллинского порта. Они сейчас пойдут в гору.

Молодой человек ушел.

– Значит, порт и Россия не получат иностранных инвестиций?
– уточнил я.

– Значит, не получат, - подтвердил Столяров.

– Выходит, мы работали против интересов России?

– А чем мы, по-твоему, занимались?
– спросил Столяров.

– Защищали невинных людей от несправедливости.

– Нет, дружок. Мы защищали российскую демократию. Не больше, но и не меньше.

– Завтра на выборах победит коммунистический кандидат Антонюк, напомнил я.

– Значит, четыре года жители города К. будут жить с губернатором-коммунистом. А вдруг это им понравится? Почему ты берешь на себя право решать за других людей? Они выберут коммуниста, им нравится коммунист, вот и пусть с ним живут. Тебе он не нравится? Допускаю. Но ты в меньшинстве. Поэтому сиди и помалкивай.

Столяров приложился к бутылке джина, потом как-то особенно, с удовольствием закурил и заключил:

– Это и есть демократия.

* * *

Домой я вернулся дня через два. Утром 17 ноября продемонстрировал подполковнику Егорову живого, здорового и невредимого Антонюка, который находился в эйфории от выборов, выигранных с преимуществом почти в пятнадцать процентов, сдал "длинную девятку" и разрешение, при этом потребовал расписку в получении, сдал накопившиеся счета, написал реквизиты своего банка, сдал доверенность и техпаспорт на "пассат", продемонстрировав, что машина находится не в худшем состоянии, чем когда я ее получил, после этого попросил портье вызвать такси и уехал в аэропорт.

Встречала меня Ольга на "ниссан-террано". Вообще-то я ей эту тачку не даю, хоть у нее и есть права, но тут решил воспользоваться случаем. Устроив маленький скандал по поводу грязных ковриков (а по нашей-то грязи как их будешь содержать чистыми), я тщательно вытряс все ковры, а вместе с грязью и ту таблетку, которую мне вставили в военном госпитале под Москвой. Не скажу, что она очень меня беспокоила, но иметь все время под ногами соглядатая или, точней, прослушку, не очень приятно. Даже когда разговоры вполне невинные, а именно такие у нас и были всю дорогу до дому.

Недели через две у нас в Затопино появился полковник Голубков большой любитель подледного лова. Между делом он рассказал, что Профессора выпихнули на пенсию, а кавторанг Егоров тянет флотскую лямку где-то на Баренцевом море. Куда делись их ребята во главе с Геной Козловым - Бог весть.

Судьба Профессора и Егорова меня меньше всего волновала, а вот ребят было жалко. Я вообще неравнодушен к классным специалистам, а они были суперкласса. Уж кто-кто, а я в этом как-нибудь разбираюсь.

На второй день полковник снова пошел сверлить лунки на Чесне. А я оставил его одного и отправился в нашу церквушку, в Спас-Заулок. Но почему-то она была закрыта, никто на мой стук не отозвался. И мне ничего не оставалось, как пройти к нашему деревенскому кладбищу, где лежал мой друг Тимофей Варпаховский - Каскадер и Коля Ухов - Трубач. На надгробьях оставались маленькие огарочки свечей. Их я и зажег. И сидел над этими робкими огоньками, защищая их от ветра.