Шрифт:
Она водрузила потник и седло на спину кобылы, потом приторочила к седлу свою поклажу и, наконец, забралась сама.
«Элиан. — Голос пробил все барьеры, добираясь до самого сердца. — Элиан». Она ответила ударом на удар:
— Это ты послал мне видение. Ты пытался поймать меня в ловушку. Но я не попалась. Ложью меня не возьмешь.
«Это не ложь, и ты прекрасно это знаешь. Бог протянул к тебе руку и раскрыл тебя мне».
Руки потянулись за ней. Она пришпорила сенеля и понеслась рысью. Под деревьями прятались черные тени, кроваво-красное небо проглядывало сквозь ветви.
«Элиан, вернись. Вернись назад. — Перед ее глазами встала высокая темная фигура, увенчанная короной огня. — Дочь, то, что ты делаешь, это безумие. Вернись к нам».
— Чтобы стать клятвопреступницей? «Чтобы соединиться с теми, кто любит тебя». — Я не могу.
Его мысль принесла печаль и обещание простить. Теперь она ожесточитесь. Что бы там ни говорила мать, князь Орсан Хан-Гиленский совсем не собирался потакать дочери. Он вырастил ее так, как она пожелала, — как мальчика, не только в смысле образования, но и в смысле наказаний, которым она подвергалась в той же степени, что и братья. «Элиан». Ее тряхнуло в седле, но она еще настойчивее послала сенеля вперед. «Это не детские игры. Ты вернешься, или мне заставить тебя?»
Ее мозг воздвиг стену. Теперь в нем не было ни одной мысли, кроме мысли о бегстве, и отец вошел туда. Даже сейчас в глазах его было больше горя, чем возмущения. Он простер руки. «Дочь, вернись домой».
С безмолвным криком она увернулась. Тело ее с головокружительной скоростью неслось по темнеющему лесу. Но мысленно она забилась в крепость неповиновения, а над ней нависал отец, окутанный красно-золотым пламенем собственной магии. Он был значительно сильнее ее. «Ты — плоть и кровь Хан-Гилена. Эта авантюра — горькая насмешка и над твоим происхождением, и над твоей властью. Так может поступить или ребенок, или трус. Но не владычица Хан-Гилена».
— Нет. — В этом слове не было силы; однако где-то глубоко внутри Элиан вспыхнула искорка. — Нет. Я поклялась. И останусь верна своей клятве, пусть даже пытаясь это сделать. «Ты вернешься домой».
Отец притягивал ее к себе точно цепью, выкованной из закаленной стали. В безумии сопротивления она силилась взять себя в руки. Земля, Три Стены воли. Отец. Но наверху — открытое небо. И она рванулась туда.
Кобыла отпрянула. Элиан сидела, сильно вжавшись в седло. Тело ее ныло, она едва оторвала пальцы от гривы, чтобы схватить поводья и направить своего скакуна. В какое-то мгновение она оказалась на грани паники, но тут ее глаза различили смутные очертания деревьев и проступающее сквозь сплетенные ветви сумеречное небо.
Кобыла неслась галопом, ровным и быстрым, словно водный поток. Под копытами стелился мягкий ковер из мха и листьев. Ее не надо было направлять — она сама находила дорогу через лес на север.
Элиан хотела было пустить сенеля в карьер, но не стала. Отец наверняка знает, где она и куда держит путь. Лес должен был бы кишмя кишеть шпионами, по всему царству должны были бы рыскать преследователи. Однако погони не было. Хан-Гилен ничего не предпринимал против нее.
«Как будто, — подумала она, — как будто отец в конце концов решил позволить мне уехать».
Перед ее глазами мелькнуло короткое ошеломляющее видение: выпущенный ястреб, который волен либо охотиться для хозяина, либо улететь восвояси. И где-то далеко — отец, наблюдающий за полетом ястреба и ждущий его возвращения к себе на руку.
Гнев размыл этот образ, и он рассеялся. Отец был так уверен в себе, так искренне полагал, что она в конце концов уступит. — Да я скорее умру! — воскликнула Элиан.
Глава 4
Северная граница Хан-Гилена называлась Оплотом Севера, а проход через нее — Оком Царства. Здесь холмы перерастали в величественную горную гряду, которая обрывалась почти отвесно, открывая зеленые равнины Ибана.
Поскольку повелитель Ибана платил князю Хан-Гилена дань и к тому же приходился ему родственником, стража в крепости, охраняющей Око Царства, была немногочисленна. Здесь были бдительны, но не подозревали всякого, кто едет мимо под покровом ночи. По шее Элиан бегали мурашки, а сердце бешено колотилось из-за уверенности, что отец обязательно устроит западню в том месте, которого ей не миновать, однако никто не окликнул ее от ворот и никакие вооруженные люди не преградили ей путь. Она была вольна выбирать — уезжать либо оставаться.
На самой высокой точке Ока Элиан остановила сенеля. Хан-Гилен лежал позади. Впереди маячил Ибан, залитый лунным светом и погруженный в глубокий полночный сон. Над ней темной безмолвной тенью высилась башня. Если бы она крикнула, назвала себя, попросилась на ночлег, то, несомненно, ее приютили бы, но поутру вооруженный эскорт доставил бы ее к отцу.
Спина ее напряглась. Раз уж она зашла так далеко, стоит ли теперь поворачивать? С высоко поднятой головой и решительным лицом Элиан погнала лошадь вниз, в Ибан.