Над заломом заструились медленные июньские сумерки. В мягком мерцании умирающих закатных сполохов гуще засинел и придвинулся к земле небосвод, освещенный тут и там слабыми камельками.

Смазались очертания берегов с низко склонившимися над водой вербами и песчаными проплешинами, резче и холодней обозначился винный дух закисшей древесины. Лишь изредка, когда ветер тянул с левобережья, воздух ненадолго заполнялся теплым, немножечко грустным ароматом луговых первоцветов, затем откуда-то остро и пряно пахнуло смородиновым листом, а потом опять, но уже шибче прежнего бил в ноздри дух древесины.

Взбулгаченные рыболовы принесли откуда-то чуть ли не бегом амбарные двери, приспособили их под стол и стали вытаскивать из рюкзаков для коллективного пользования разные свертки, банки и склянки со снедью.

Маркел Бурлаков, любивший верховодить застольем, разлил водку по кружкам и протрубил:

– Эй, проверьте! Всем ли досталось?

– Всем, всем!
– отозвалось несколько голосов.

– А Гошке?
– напомнил Басков. Маркел отмахнулся:

– Пойдет тебе Гошка... Он же индивидуалист, или рак-отшельник, по-нашему...

– Пойдет, не пойдет, а позвать надо. А то как-то нехорошо. Вместе ехали.

– Ну позови, коль охота. Только боюсь, что он тебя не услышит. Он уже э-вон где, у кривуля...

Все устремили взоры на реку - глянули сперва на "шалман", где недавно рыбачил Клюй, затем по направлению вытянутой руки Бурлакова. Клюй, смутно различимый в сиреневой дымке, торопливо уходил от них берегом реки на другое место.

– На яму подался, - уронил Степа Князев.
– Там у него кормушки расставлены.

– Ну и черт с ним!
– рассердился Басков.
– Все равно мы ему утром нос подотрем.

Рыболовы вернулись к столу, но уже без прежнего настроения. Своим уходом Клюй как бы напомнил всем, что в мире есть деньги, стяжательство, служебные неприятности и очередь на жилье. И еще многое другое напомнил Клюй своим уходом. Поэтому ужин прошел не так, как хотелось бы, - бледно и скучновато. Маркел Бурлаков хотел произнести тост, но почему-то раздумал и махнул рукой, - дескать, ладно, поехали, выпьем и без тостов, невелик праздник. И уж окончательно испортил всем настроение, да заодно и аппетит, Степа Князев. Показывая Броньке, как залихватски, не глотая, пьют водку судские сплавщики, он поперхнулся, долго и натужно кашлял, весь побагровев, и высморкался с помощью пальцев прямо под ноги. Князева, конечно, вытолкали из-за стола с матюгами и даже дали тычка в за-горбень, чтобы впредь не показывал этого фокуса и не позорил сплавщиков. Но дело уже было сделано. Бронька брезгливо сморщил нос и долго не решался взяться за ложку. Да и другие парни хлебали уху нехотя, будто через силу, и под конец расскандалшшсь, так как Валька Басков начал "качать права". Помрачнев, он вдруг ни с того ни с сего скривил рот и решительно заявил:

– На судака завтра не зарьтесь - он мой! И вообще... Я рыбу нашарил значит, я над ней и король! Ясно?

Рыболовы побросали ложки, взъерошились. Над заломом вскинулся невообразимый галдеж.

Ближе к полуночи по небосводу с запада на восток поползли толстые мглистые тучи, и в их медлительном и молчаливом движении было что-то величественное и зловещее. На заломе сделалось пустынно и мрачно, как на забытом кладбище. И внезапный крик выпи - сатаны в перьях, как ее здесь называют, - не оживил это кладбище, а лишь подчеркнул его пустынность и мрачность.

Бронька Медный опасливо покосился в ту сторону, откуда прилетел крик, потом без всякой логической связи с предыдущим вспомнил, что его похвалили в газете, и поморщился.

Не нравилась ему сегодняшняя рыбалка. Не нравилось, что рыба попала в западню. И особенно не нравились рыболовы. Разве можно радоваться чужой беде, пусть и рыбьей? Ведь не хапуги, наподобие Гошки Клюя, нет. Нормальные работящие люди. Валька Басков на что оторва, а и тот ведет себя по-человечески: на смене ломит наравне со всеми, после смены гоняет с пятилетним сыном в футбол или терпеливо стоит в очереди за луком, даже на других покрикивает, чтобы не наглели. А тут - будто ополоумел. Все ополоумели...

Рядом заворочался в парусине и сел, глядя на часы, Степа Князев. На мятом лице следы раздавленных комаров, недовольное выражение.

– Чего не спишь?
– спросил Бронька, радуясь, что теперь есть с кем поговорить, посоветоваться.

Степа отмахнулся:

– Уснешь тут. С рыбой с этой. Провались она...

Бронька подлил масла в огонь:

– Завтра еще наверняка раздерутся при дележе... Интересно, какой идиот додумался называть рыболовов спортсменами?

– Вот именно - идиот.

– А Бурлаков-то, Бурлаков...

– А что Бурлаков?

– Нет бы, понимаешь, одернуть. Дак он... А еще начальник смены, говорят...

– Мастер.

– Все равно. Небось на собраниях себя в грудь бьет, трещит о высоких материях. А тут...

– Дак ведь руки-то к себе гнутся, Бронечка!

– Верно, к себе. А брюква на что?
– Бронька пококал себя по темечку. Что брюква прикажет, то руки и делают.

– Так-то оно так, да...

Они закурили из Степиного портсигара, думая с тревогой о завтрашнем дне.