И она бросилась вон из комнаты в порыве свойственного ей капризного гнева.

Между тем лицо миледи приняло столь печальное и сосредоточенное выражение, что Гарри спросил о причине ее беспокойства. Она отвечала, что тому виной его упоминание о ньюмаркетских скачках, но не только одно это; она вообще, к немалой своей тревоге и ужасу, замечает, что милордом за последнее время, в особенности после знакомства с лордом Мохэном, вновь овладело прежнее его пристрастие к игре, от которого он отказался со времени их брака.

– Мужчины часто, вступая в брак, обещают больше, чем могут исполнить, сказала миледи со вздохом.
– Боюсь, он проигрывает крупные суммы, и наше состояние, которое и всегда-то было невелико, быстро тает от столь легкомысленной расточительности. В Лондоне его видели в весьма дурном обществе. С тех пор как он вернулся, в дом зачастили почтальоны и стряпчие; и мне кажется, что его неотступно грызет какая-то забота, хоть он и прячет ее под смехом и шутками. Вчера, и... и не только вчера, я... я заглядывала в щель, - говорила миледи, - это было далеко за полночь, а они все еще сидели за картами. Никакого состояния не хватит при подобном безрассудстве, а нашего и подавно; и если так пойдет дальше, мой сын лишится наследства, а бедная Беатриса будет бесприданницей.

– Как бы я хотел помочь вам, сударыня!
– со вздохом сказал Гарри Эсмонд, не менее чем в тысячный раз за свою жизнь испытывая это бесплодное желание.

– Кто тут поможет? Только господь, - сказала леди Эсмонд, - только он, ибо все мы в руке божией.
– И так оно и есть, и, должно быть, сторонний наблюдатель с содроганием думает о том, каково придется многим мужчинам, когда наступит час для каждого отчитаться в том, как он правил семьей своей и как обращался с женою и детьми, для которых он монарх, облеченный неограниченной властью. Ибо наше общество не знает законов для Короля Домашнего Очага. Он хозяин достоянию, благу, едва ли не жизни своих близких. Он волен в их счастье и несчастье, властен карать или миловать. Он может уморить жену медленной смертью и не более быть за то в ответе, нежели турецкий султан, в полночный час утопивший раба. Он может воспитать детей рабами и лицемерами; сделать из них друзей себе, свободных в мыслях и поступках; или, наконец, толкнуть их на путь вражды и ненависти, вопреки закону естества. Не раз я слышал, как политики и умники из кофеен толкуют о газетных новостях, осуждая тиранию императора или французского короля, и думал при этом: каков каждый из них в своем домашнем царстве, где мужчина самодержавный правитель? Когда анналы этих бесчисленных мелких царствований раскроются перед верховным владыкой, сколько предстанет его взору домашних тиранов, жестоких, как Амурат, неистовых, как Нерон, легкомысленных и беспутных, как Карл!

Если покровитель Гарри Эсмонда и грешил, то скорее, подобно последнему: по слабости характера, нежели из злобных побуждений; и, верно, добрые чувства восторжествовали бы в нем под конец, будь ему дано время на то, чтобы не только раскаяться в своих грехах, но и загладить их.

Видя тесную дружбу, установившуюся между милордом и его неразлучным спутником, госпожа Беатриса вздумала приревновать отца к последнему; и оба джентльмена не раз подстрекали ее на забаву, шумным и бесцеремонным хохотом встречая ее гневные выходки и изъявление неприязни. "Вот подрастешь, выйдешь замуж за лорда Мохэна", - говаривал милорд, на что девочка, надувшись, отвечала: "Уж лучше мне за Тома Тэшзра выйти". А так как лорд Мохэн всегда был отменно любезен с леди Каслвуд, которая, как он утверждал, внушала ему глубокое и почтительное восхищение, то однажды, в ответ на обычную отцовскую шутку, Беатриса сказала:

– Мне думается, милорд охотнее взял бы в жены маменьку, чем меня. Он только и ждет, когда вы умрете, чтоб посвататься к ней.

Эти задорные и неосмотрительные слова были сказаны однажды в вечерний час, когда все семейство сидело у камелька в ожидании ужина. Оба лорда, тут же игравшие в карты, так и подскочили; миледи густо покраснела и приказала госпоже Беатрисе тотчас же отправляться в свою комнату; но та, приняв, по своему обыкновению, самый невинный вид, возразила:

– Что же я сказала дурного? Ведь вот с Гарри Эсмондом маменька беседует много чаще, чем с отцом, и она плакала, когда он уехал, а когда папенька уезжает, она не плачет, а вчера она долго-долго разговаривала с лордом Мохэном, а нас услала из комнаты, а когда мы возвратились, она плакала, и...

– Проклятие!
– закричал милорд, выведенный из себя.
– Сейчас же вон из комнаты, змееныш!
– И, вскочив на ноги, он швырнул на стол свои карты.

– Спросите у лорда Мохэна, о чем я говорила с ним, Фрэнсис, - сказала миледи, вставая; лицо ее выдавало волнение, но голос и взгляд были ясны и исполнены внушительного и трогательного достоинства.
– Пойдем со мной, Беатриса.
– Беатриса тоже вскочила и залилась слезами.

– Маменька, маменька, что я сделала?
– спрашивала она.
– Я ведь ничего не хотела дурного.
– Она уцепилась за мать, и обе, рыдая, вышли из комнаты.

– Я скажу вам, Фрэнк, что мне говорила ваша жена!
– воскликнул лорд Мохэн.
– Пастор Гарри тоже может слушать; и пусть не будет мне спасения, если я скажу хоть слово лжи. Вчера вечером ваша жена со слезами на глазах умоляла меня не играть больше с вами ни в кости, ни в карты, и вы знаете сами, не к вашей ли пользе было бы, если б я исполнил ее просьбу.

– Разумеется, к моей пользе, Мохэн, - сказал милорд сухим, жестким голосом.
– Разумеется, вы образец добродетели; весь свет знает, что вы святой.

Лорд Мохэн жил раздельно с женой и не раз дрался на дуэли, причем поводом к спору всегда почти служили женщины.

– Я не святой; вот ваша жена, точно, святая, - но я умею отвечать за свои поступки лучше, чем другие - за свои слова, - сказал лорд Мохэн.

– И вы ответите за них, клянусь богом!
– закричал милорд, вскакивая с места.

– Прежде нужно свести еще кое-какие счеты, милорд, - сказал лорд Мохэн.

Но тут Гарри Эсмонд, в страхе перед последствиями, к которым мог бы привести этот опасный спор, принялся с жаром увещевать своего покровителя и его противника.