Под этот разговор час с четвертью - время, которое бедный Пен мог уделить своим новым друзьям, - пролетел слишком быстро; и вот он уже распростился, и ушел, и мчится во весь опор домой верхом на Ребекке. В тот день ей поистине представился случай показать, на что она способна!

– О чем это он толковал?
– обратилась Эмили к отцу.
– Безумие Гамлета, и какая теория на этот счет у великого немецкого критика?

– Право не знаю, Милли, - ответствовал капитан.
– Спросим Бауза.

– А он славный мальчик, предупредительный, красивенький, - сказала Эмили.
– Сколько он взял билетов?

– Шесть, и дал мне две гинеи. Не такие уж они, видно, богачи, эти молоденькие.

– Он очень ученый, - продолжала мисс Фодерингэй.
– Коцебу! Ну и фамилия, умора! И погиб, бедняжка, от какого-то рукизанда. Слышал ты что-нибудь подобное? Непременно спрошу у Бауза.

– Да, странная смерть, - изрек капитан и тут же переменил щекотливую тему: - Кобыла у молодого человека знатная, а каким завтраком нас угостил мистер Фокер - просто чудо.

– Этот купит две ложи и еще двадцать билетов, не меньше!
– вскричала дочка - осмотрительная девица, никогда не забывавшая о своей выгоде.

– Купит, купит, - поддакнул папаша, и в таком духе они еще побеседовали, пока пунш не иссяк; а там уже скоро пора было идти: в половине седьмого мисс Фодерингэй полагалось быть в театре; отец неизменно провожал ее туда, следил за ней, как мы видели, из-за боковой кулисы и попивал виски с водой с теми из актеров, что не были заняты на сцене.

"Как она хороша!
– думал Пен, курцгалопом подвигаясь к дому.
– Как проста и ласкова! Какая это прелестная картина - женщина с ее талантом, занятая скромными домашними обязанностями, стряпающая для старика-отца, готовящая его любимый напиток! Как грубо с моей стороны было заговорить о ее профессии и как ловко она перевела разговор на другое! Впрочем, она и сама говорила о своей профессии и так смешно рассказала историю своего товарища, которого прозвали Пентвизл. Да, никакой юмор не сравнится с ирландским. Отец ее скучноват, но прекраснейший человек; и какой молодец - давал уроки фехтования, когда оставил армию, а ведь был любимцем герцога Кентского! Фехтование! Надобно опять им заняться, не то я забуду все, чему меня научил Анджело. Дядя Артур всегда говорит, что фехтование - занятие, достойное джентльмена. Решено. Буду брать уроки у капитана Костигана. Скачи, скачи, Ребекка, - ну-ка, старушка, в гору! Пенденнис, Пенденнис - как она произнесла это слово! Эмили! Эмили! До чего же она добра, и благородна, и прекрасна!"

Читатель, которому посчастливилось прослушать весь разговор Пена с мисс Фодерингэй, сам способен судить о ее мыслительных способностях и, возможно, склонится к мнению, что за все время она не проявила ни выдающегося ума, ни особенно тонкого чувства юмора.

Но что было до этого Пену? Он увидел прекрасные глаза - и поверил в них, увидел дивный образ - и, упав на колени, стал ему поклоняться. Он от себя добавлял смысл, которого не хватало ее словам, сам творил себе божество. Разве Титания первая влюбилась в осла, разве Пигмалион единственный из художников воспылал страстью к мрамору? Он нашел ее, нашел то, чего жаждала его душа. Он бросился в реку и пил без оглядки. Тот, кто испытал жажду, знает, как восхитителен первый глоток. Пен уже ехал по аллее к дому и вдруг расхохотался: навстречу ему опять трусил на своей лошадке мистер Сморк. По пути в Фэрокс Сморк без нужды тянул время в домах у фермеров, потом тянул время с Лорой, когда та учила уроки, потом осматривал сад и хозяйственные усовершенствования миссис Пенденнис, пока до смерти ей не надоел; и только что откланялся наконец, так и не дождавшись приглашения отобедать.

Пен, упоенный своим торжеством, готов был сейчас облагодетельствовать кого угодно.

– Ну что, живы и невредимы?
– воскликнул он, смеясь.
– Поворачивайте обратно, дружище, можете съесть мой обед: я пообедал в городе; а потом мы разопьем бутылочку за ее здоровье.

Бедный Сморк послушно затрусил к дому рядом с Артуром. Миссис Пенденнис, обрадованная тем, что сын так весел, милостиво приняла и Сморка, когда Артур сказал, что насильно притащил его обедать. За столом Пен очень смешно рассказывал о вчерашнем спектакле, об антрепренере Бингли в видавших виды ботфортах, о необъятной миссис Бингли, игравшей графиню - в мятых зеленых шелках и конфедератке. Он так уморительно их изображал, что мать не переставала улыбаться, а маленькая Лора от радости хлопала в ладоши.

– А госпожа Халлер?
– спросила Элен Пенденнис.

– Пальчики оближешь, сударыня, - смеясь отвечал Пен словами своего почтенного друга мистера Фокера.

– Что ты сказал?
– переспросила мать.

– Ой, Артур, как это пальчики оближешь?
– одновременно вскричала Лора.

Тут он поведал им кое-что про мистера Фокера - как в школе его награждали разными обидными прозвищами, например - Чан-и-Солод, - а теперь он сказочно богат и зачислен в колледж св. Бонифация. Но сколь ни был Пен весел и разговорчив, он ни словом не обмолвился о последней своей поездке в Чаттерис и о новых знакомствах, которые он там завязал.

После того как дамы удалились, Пен, блестя глазами, налил два больших стакана мадеры и сказал, глядя Сморку в глаза:

– За нее!

– За нее!
– со вздохом повторил младший священник и, подняв стакан, осушил его залпом, так что лицо у него даже порозовело.

В ту ночь Пен спал еще меньше, чем накануне. Утром, едва рассвело, он сам оседлал многострадальную Ребекку и как безумный носился на ней по холмам. То любовь опять разбудила его, сказав: "Проснись, Артур, я пришла". Этот упоительный бред, это сладостное томление и огонь и неизвестность, - ни за что на свете он не согласился бы от них избавиться.