Как художник, он, пожалуй, величайший живописец нравов, какого когда-либо видел мир. Он обладает несравненным умением мгновенно и точно схватывать во всем их многообразии особенности людей и общества, а также изумительной памятью и поразительной способностью воплощать свои наблюдения ярко и живо. Его принято сопоставлять с Аддисоном и Филдингом. Быть может, в тонкости обрисовки он уступает первому, но как пресен и скуден "Зритель" в сравнении с "Ярмаркой тщеславия"! Широта и энергия Филдинга, разумеется, вне сравнения, но два из главных его достоинств - богатство второстепенных персонажей и разнообразие характеров - взлетают под потолок, если на другую чашу весов бросить те же качества Теккерея. Филдинг гордится собой, потому что умеет, сохраняя общность, налагаемую профессией, показать различия между двумя трактирщицами. Теккерей же легко нарисует их десятка два - и ни одну из них не спутаешь с другой. Просто диву даешься, с каким количеством людей знакомимся мы в каждом его романе. Возьмите, например, "Пенденниса". Потребуется не менее двух страниц только для того, чтобы перечислить действующих лиц. И каждый роман представляет собой от пятидесяти до ста совершенно новых и не похожих друг на друга личностей.

Говоря о нравах, мы, естественно, подразумеваем и людей. Нравы, бесспорно, можно обрисовать и без людей, но лишенное конкретных примеров, это будет безжизненное, бесцветное описание. Тем не менее изображение нравов, в отличие от изображения характеров, обязательно в той или иной мере превращает людей в придаток к костюмам. Мистер Теккерей рассказывает нам о комнате, увешанной "резными золочеными рамами (с картинами внутри)". Таковы творения сатирика и карикатуриста общественных нравов. Человеческие фигуры нужны ему ради обрамления. Человек используется для объединения и иллюстрирования своего общественного окружения. Правда, мистер Теккерей злоупотребляет этим в гораздо меньшей степени, чем большинство художников того же направления. Можно даже сказать, что среди них он выделяется не только плодоносностью воображения, но еще и тем, что гораздо чаще рисует индивидуальные портреты. Тем не менее, в конечном счете он все-таки живописец нравов, а не личностей.

Человеческое сердце в обобщении - человек в взаимоотношениях с себе подобными - вот его тема. Актеры его очень индивидуальны и своеобразны всякий на свой лад, написаны они верно, ярко, великолепно - все по-своему шедевры, однако высший интерес автора не сосредоточен на особенностях характера каждого. Это лишь часть более широкой и обобщенной темы для размышлений. Он изучает человека, но человека как общественное животное, человека, рассматриваемого через опыт, цели и привязанности, находящие выход в его связях с другими людьми, и никогда - человека как индивидуальную личность. Он не углубляется во внутреннюю, скрытую подлинную жизнь, которую любой человек ведет вне общения с себе подобными, ту потаенную келью, которая открыта лишь небесам вверху или преисподней внизу. И он прав: воздерживаясь от таких попыток, он поступает мудро, ибо остается на позициях, где его преимущество неоспоримо, и сохраняет верность своему гению. Но по сравнению с тем, другим, гений этот низшего порядка. Способность исследовать и живописать индивидуальную душу во всей полноте ее связей выше той, которую мы находим у мистера Теккерея. Тут мы сталкиваемся с очень распространенной путаницей. С одной стороны, утверждается, что проникнуть в тайную тайных характера и дальше сходить из нее (что, разумеется, возможно только с помощью воображения) - искусство более высокое, чем использование внешних подробностей, которые собираются с помощью опыта и наблюдательности; с другой стороны, нас убеждают, что куда легче дать волю воображению, чем набрать необходимые запасы сведений о реальной жизни - полагаться на фантазию, вместо того, чтобы верно рисовать окружающую жизнь. Распутать этот узел не так уж трудно. Бесспорно, много легче набрасывать бледные неопределенные тени характеров, почерпнутые из воображения, чем: исходить из внешних проявлений реальной жизни, которая развертывается перед нашими глазами. И много легче выдавать эти тени за нечто подлинное, именно потому что они тени и не подлежат проверке пробным камнем реальности в отличие от характеров, создаваемых вторым способом. Но возьмите более сильный талант, и вверх взлетит уже другая чаша весов. Легче быть Беном Джонсоном или даже Гете, чем Шекспиром. В целом можно сказать, что чем менее стихиен материал, которым пользуется художник, тем меньше воображения ему требуется, и тем менее он - творец: архитектор уступает тут скульптору, историк - поэту, романист - драматургу. Те, кто рисует жизнь общества, обычно обладают не столько творческим характером, сколько способностью к упорядочению разрозненных частностей. В интриге и развитии сюжета мистер Теккерей показывает лишь весьма высокое умение перегруппировывать свои персонажи и аранжировать описываемые события, однако, лучшие из его созданий, бесспорно, рождены процессом творчества: это живые, дышащие люди, отличающиеся от всех остальных не только теми или иными чертами характера, но и тем ореолом индивидуальности, одарить которым способен только гений. Отличительная их черта, свойственный им всем недостаток, как мы уже говорили, заключается в том, что ни один из них не завершен, и индивидуален лишь настолько, насколько это совместимо с неким обобщенным целым. Ни одного из них мы не узнаем исчерпывающе - как знаем себя, как - по нашему убеждению - рисуем в воображении других. Мы знаем о них ровно столько, сколько можно обнаружить в светском общении. Мистер Теккерей глубже не проникает и не дает понять, будто сам знает больше, а, напротив, откровенно объявляет, что ничего больше ему о них не известно. Он рассказывает о их поведении, описывает лишь ту меру чувств и проявлений характера, которая открывается в выражении лица, в поступках, в голосе - и только. Точно вы знакомитесь с реальными людьми в реальной жизни, часто с ними видитесь и мало-помалу узнаете их, как мы узнаем самых близких друзей. Разумеется, узнать больше о человеке никто из нас не способен, но вообразить мы способны много больше, и художник тоже мог бы сообщить нам гораздо больше, пожелай он того. Даже самых близких друзей мы не знаем до конца и всегда полагаемся на воображение. Из тех отрывочных представлений, какими нас снабжают наблюдения и симпатия, мы создаем целое на свой лад, - более или менее соответствующее действительности в зависимости от того, что нам удалось узнать по-настоящему, более или менее завершенное и своеобразное в зависимости от силы нашего воображения. И, разумеется, каждый человек в действительности не совсем таков, каким он представляется каждому из тех, кто его окружает. Но без этой работы воображения, мы вообще ничего друг о друге не знали бы, ограничиваясь лишь смутными разрозненными намеками на нечто, существующее где-то рядом с нами.

Быть может, величайшая и высочайшая прерогатива поэзии, или литературы, или... (подойдет любое обобщающее название, которым мы обозначаем искусство, воплощаемое в словах) заключается в том, что художник обретает власть изображать подлинную внутреннюю жизнь и индивидуальный характер живой души и дано это лишь изящной словесности. Драматург и романист обладают способностью вообразить законченный характер и представить нам свое понятие о нем. И чем законченнее, чем убедительнее сумеют они внушить нам его идею во всей ее полноте и потаенности, тем ближе окажутся они к совершенству в своем искусстве. Теккерей же предоставляет читателю полагаться на собственное воображение. Он не дает никаких ключей к рисуемому им характеру, как к таковому, не приобщает нас к образу, живущему в его собственном воображении. Возможно, сам он видит его четко, но далеко не полно, и знает о нем не больше того, что показывает нам. Его более интересуют внешние проявления чувств и характера, чем сам характер. Его цель - нарисовать не законченную, единственную в своем роде натуру, но образ, запечатленный в его сознании всей жизнью общества...

Однако индивидуальный характер - предмет гораздо более глубокий и интересный для изучения, а потому произведения таланта, которому привычки, внешние качества и случайные признания человека представляются привлекательнее самого человека, неизбежно разочаровывают нас, ибо полузнакомства с персонажами нам мало. Пока речь идет о подсобных персонажах среднего плана, это особого значения не имеет. Мы узнаем все, что нам хотелось бы знать, о таких действующих лицах, как сэр Питт Кроули, лорд Стайн, майор, Джек Белсайз, миссис Хобсон Ньюком, миссис Маккензи и так далее. Но как рады были бы мы заглянуть в подлинное сердце майора Доббина, Бекки и даже Осборна, Уоррингтона, Лоры! Как неполно, ограниченно, как чисто внешне наше представление даже о неглубоком и суетном Пенденнисе! Что, собственно, знаем мы о полковнике Ньюкоме, если оставить в стороне ореол доброты и честности, окружающий одно из самых восхитительных созданий, когда-либо описанных поэтом? Но к чему сетования? Четкость понимания и законченность - далеко не едины, и на долю одних художников достается одно, на долю других - другое, и лишь крайне редко, если не сказать - никогда, бывают два этих дара в достаточной степени присущи одному человеку. Пусть гений мистера Теккерея и не принадлежит самой высокой сфере, зато в своей он самый высокий. Живость и верность его обрисовок во многом искупают недостаточное проникновение в глубины человеческой души. Будем же благодарны за то, что он дает нам, и не станем ворчливо требовать большего. Примем же его таким, каков он есть - как дагерротиписта окружающего мира. Он велик в костюмах. А в мельчайших подробностях так даже слишком велик - чересчур уж он на них полагается. Его фигуры соотносятся с шекспировскими, как восковые фигуры мадам Тюссо - с мраморами Парфенона в Британском музее: они выхвачены из современной жизни, и сходство достигается через обилие внешних примет обилие, чуть ли не слишком обильное. Однако его творения обладают несравненной четкостью, тщательностью отделки, верностью и обстоятельностью всех деталей. Ему присущ особый талант воссоздавать обычную разговорную речь с той взвешенной толикой юмора или трогательности, которые придают ей остроту и занимательность, не лишая правдоподобия. Он разрабатывает тему и воплощает ее так искусно и мастерски, что внимание читателя ни на миг не ослабевает. Он берет нечто общеизвестное и превращает его в новинку, словно гончар, в чьих руках бесформенный ком глины становится кувшином. Страница за страницей он повествует о самых будничных делах со свежестью непреходящей весны. Он великий мастер драматического метода, который последнее время столь сильно тяготеет над искусством повествования. Быть может, величайшее обаяние его произведений заключается в удивительной уместности слов, мыслей и чувств, которыми он наделяет своих разнообразных персонажей. И они у него не просто выражают свои мысли, - он умудряется без малейшей утраты естественности чуть-чуть усиливать тон, что придает особое очарование тому, что говорит каждый из них...

Если бы способность создавать ощущение реальности была бы залогом высочайшего творческого таланта, Теккерей, возможно, занял бы место выше всех когда-либо живших писателей - выше Дефо. Способ, каким Теккерей создает это ощущение реальности, более сложен, чем метод Дефо. Тот довольствуется прямолинейным приемом, ведет повествование от лица своего героя. Теккерей же добивается своего эффекта во многом благодаря тому, что непрерывно связывает повествование с той или иной стороной нашего собственного будничного опыта. Его романы подобны сети, каждая ячейка которой соединена узлом с подлинной жизнью. Многие романисты обитают в собственном, ими созданном мире. Теккерей же засовывает своих персонажей в калейдоскопический будничный мир, в котором живем мы. И про них нельзя сказать "совсем, как живые", - они просто люди. Нам кажется, что они где-то рядом и в любой день мы можем познакомиться с ними воочью.

Сюжеты у него, как и характеры, лишены завершенности. Он начинает там, где начинает, без какого-либо на то основания, а кончать у него и вообще оснований нет. Он вырезает из жизни кусок, какой ему вздумается, и отправляет его господам Брэдбери и Эвансу. В "Ярмарке тщеславия" и в "Пенденнисе" персонажи расхаживают, как им заблагорассудится, и для заключения их можно собрать в любую минуту. "Ньюкомы" начинаются историей деда Клайва, а основания, по каким роман завершается раньше кончины его внуков, к искусству ни малейшего отношения не имеют. Но это, в сущности, технический недостаток, зато во всем, что касается воплощения, Теккерей являет нам такое мастерство, что кажется, будто он обладает тайной магией столь непринужденно достигает он совершенства, столь легка его рука. Повествование его напоминает пейзаж, который возникает под кистью великого художника словно по наитию, а не в результате сознательных усилий.

Романист, описывающий внешнюю жизнь людей, оказывается в невыгодном положении в том смысле, что он больше зависит от своего опыта, чем писатель, ставящий своей целью создание индивидуального характера. Как известно, поэт действительно способен силой фантазии и временным преувеличением неких слагаемых своей натуры создать характер, подобия которому никогда в жизни не наблюдал. Гете подтверждает это собственным примером. По его словам, в юности он рисовал характеры ему вовсе неизвестные, но правдивость их была подтверждена его наблюдениями в зрелые годы. Такое свидетельство тем более ценно и потому, что Гете, как никто другой, ценил наблюдательность, и потому, что тонкое умение наблюдать, несомненно, помогло ему взыскательно проверить точность описаний, которые, как он говорит, он почерпнул из глубин собственной натуры. Разумеется, даже допустив, что человек создает какой-то характер совершенно независимо от живых наблюдений, нельзя забывать, что ему все-таки требуется фон, чтобы показать этот характер, и чем шире его знания, тем лучше он может развить свою идею. Однако такому художнику все же нужно меньше, чем Теккерею или Филдингу. Эти двое полностью ограничены пределами своих наблюдений, а потому находятся в постоянной опасности повторить себя. Мистер Теккерей более поражает неистощимостью своей изобретательности в применении накопленных знаний, чем широтой охвата. Его плодовитость поражает даже еще больше, когда мы обращаемся к находящимся в его распоряжении ресурсам. Он стоит на несколько неопределенной полосе между аристократией и средними классами - это его излюбленная позиция - и, очевидно, ведет наблюдения из гостиных и столовых. За человечеством он следит из клубов и помещичьих домов, военных видел главным образом на полковых обедах, с юристами далеко не на короткой ноге, хотя и связан с Темплом, более или менее осведомлен в жизни художников и, разумеется, хорошо знает мир профессиональных литераторов, хотя и остерегается извлекать особую пользу из этого своего опыта. В провинциальной Англии, особенно в небольших городах, он не ощущает себя дома и мало знаком с чувствами и образом жизни низших классов. О столичных франтах ему известно исчерпывающе много, а знакомство его с лакеями чрезвычайно широко. Возможно, у него имеются в запасе еще кое-какие материалы, однако уже замечаются легкие признаки истощения его ресурсов. Карта местности нам уже достаточно знакома, и мы примерно представляем себе, где проходит пограничная ограда. Поразительным остается необыкновенное разнообразие ландшафтов внутри этой ограды.