–  Гидру контрреволюции - к стенке! - кричал другой, увешанный гранатами.

–  Не могу-с... Вначале приказано отправить санитарный. .. Запросите сами Бугульму, - как-то отрешенно твердил начальник станции.

Я вышел на перрон. На первом пути стояла санитарная летучка, рядом небольшой состав с продовольствием для голодной Москвы, а за ними - воинский эшелон. Охрана не могла сдержать напор мешочников и спекулянтов - они заняли крыши, тормозные площадки, даже буфера вагонов.

Санитарный вскоре тронулся на Дымку. Я вскочил на подножку классного вагона и поднялся в тамбур.

Мимо проплывали исхоженные в детстве места.

За горой - речонка Уксада, там мельница с большим деревянным колесом. У водосброса я когда-то любил ловить гольцов. Вон в той дубовой роще собирал желуди, а в этом березнике - грузди...

Поезд мчался под уклон, оставляя позади перелески и необозримые поля ржи.

Мелькнул разъезд Маклауш, на горизонте показались гумна родного Семенкина... Паровоз, напрягая последние силы, преодолел глубокую выемку перед станцией Дымка, неожиданно резко затормозил и остановился.

Вдали послышались выстрелы.

–  Что здесь происходит? - спросил я путевого обходчика, стоявшего с красным флажком.

–  Кажись, погнали! - буркнул он в ответ.

Я побежал к станции и между семафором и массивным зданием мельницы, которая, словно средневековый замок, высилась вдали, увидел цепочку моряков. В полный рост, с винтовками наперевес, они шли к большому деревянному дому под железной крышей. Когда я приблизился к ним, высокий горбоносый матрос крикнул, указывая на меня:

–  Гляди, братва, это ж, наверно, из их банды! Шлепнуть его, чтоб не путался!

–  Провокатор! В расход его! - поддержал горбоносого другой матрос.

–  Никакой я не провокатор, товарищи, я свой...

–  А откуда я могу знать, что ты свой? - стоял на своем матрос-верзила. - А ну бегом к нашему верховному! Он разберется, чи свой, чи беляк, - скомандовал он.

Под конвоем меня отвели за угол какой-то постройки, и здесь я увидел бугульминского военкома Просвиркина: на его загорелом лице кровоточила царапина, воротник помятого бушлата был порван, бескозырка испачкана. Он что-то объяснял бойцам, показывая то на стоявшую невдалеке мельницу, то на группу моряков, которые только что собирались меня "шлепнуть".

–  Тимофеев? Ты откуда? - узнал меня Просвиркин.

–  Что здесь происходит, товарищ военком? - в свою очередь спросил я.

–  Сегодня утром тут беляки нашу дружину расстреляли... Потом расскажу, а теперь давай за мной - я с полупановцами захожу с фланга, чтобы прихлопнуть сволоту, засевшую в доме мукомола.

–  А чем давать-то? Вот все мое оружие, - и я потряс своим чемоданчиком.

–  Тоже мне... - выругался Просвиркин. - Бери его винтовку! - показал он на раненого матроса.

Я схватил винтовку и побежал за Просвиркиным. Вместе с другими моряками ворвался в дом мукомола Печерского и угодил под дуло револьвера притаившегося в темном углу белогвардейца. Офицер несколько раз нажал на курок, но раздались лишь слабые щелчки - барабан был пуст. Выбив штыком из рук офицера оружие, я сгоряча чуть не заколол его и поднявшего руки мукомола.

–  Боже правый! Я вину свою сознаю, прошу пощады, требуйте, я все расскажу. Умоляю! - и мукомол упал на колени.

Своим оружием он мог бы защитить и себя, и офицера, но струсил.

–  Я есть иностранец, у вас нет прав убивать пленного офицера! Вы еще будете ответить за меня, - неожиданно обнаглел чехословацкий офицер.

–  Именем революции! - выбрасывая руку с маузером, загремел Просвиркин.

–  Не торопись, - остановил я его. - Покойники уносят с собой то, что бывает нужно живым. Давай сначала допросим их.

–  Идет! Пусть рассказывает, гад, да только поскорей... Ну, говори все, как на духу! - прикрикнул он на мукомола.

–  Выкладывайте все, что натворили здесь, а пощады просите у них, показал я на вошедших в это время матросов, вместе с которыми был молодой парень с окровавленным лицом.

–  Назаренко!? - воскликнул Просвиркин.

–  Господи Иисусе! - перекрестился мельник. - Так его ж того... При мне это было...

–  Воскрес из мертвых! - подходя к мельнику, дрогнувшим голосом произнес Назаренко. - Воскрес, чтоб тебя судить...

–  Умоляю, примите во внимание...

–  Примем, примем, ты только не торгуйся и не тяни! - и Просвиркин потряс перед лицом Печерского маузером.

–  Я есть офицер, у меня нет даже маленького желания объяснять мальчишкам то, что имеет знать любой военный, - высокомерно заявил офицер. Нашему отряду приказ: занять эту станцию, и мы это сделали.