В те дни разочаровался: показалось, что француженки слишком худощавы и чересчур намазаны. А в мае 1980 года неприятно удивила их одежда, безобразный вывих всесильной моды: мешковато-бесформенные платья, будто все они готовятся стать мамами, и стянутые веревочкой у щиколоток белые шаровары.

Вообще-то на французский лад меня настроила дочь, оглушенная мушкетерами в исполнении Игоря Старыгина и Вениамина Смехова. А за два месяца до рейса в Руан, не зная еще, что попаду туда, видел в "Клубе кинопутешествий" увлекательную передачу о традициях старинных представлений в древних французских замках. Покорили уже их названия: Шато-де-Шембор, Сен-Жермен, Амбуаз и Бомбуаз (Екатерина Медичи там резала гугенотов). И берега Сены, где бывал ранее дважды...

*

С третьего захода, в августе 1973 года, удалось попасть в Париж. В шестьдесят втором из Кана не пустили власти - шла подготовка к парламентским выборам. В семидесятом судовое начальство не развернулось. И потому я через три года взял инициативу на себя: собрал по 15 франков с желающих, пробил через нашего равнодушного капитана и вялого морфлотовского агента разрешение, отпечатал на "французском" языке список, включив туда для кворума девять морячков с эстонского теплохода "Раквере". Записавшиеся потом бегали ко мне, просили обратно свои кровные франки, но я намертво зажался. И мы поехали в Париж.

Выбрались на шоссе в густейшем тумане, пошутив, что не захватили радара. Через час туман разошелся, и поплыли по сторонам невысокие волнистые холмы, охряного цвета поля пшеницы, темные, лиловатые все же рощи. Нормандия. Она кормит Францию, и для других остается (мы стояли в очереди на элеватор).

Мне как идейному вождю предоставили почетное место впереди. Рядом я посадил давнюю знакомую Аллу. На ее лице застыла блаженная улыбка, а в глазах - соменение в своем счастье. Сзади похрапывал с похмелья помощник капитана с "Раквере". Закаленные и привыкшие ко всему члены нашего экипажа иронически усмехались. Курсанты непривычно молчали, словно опасались, что их высадят и отошлют обратно с попутным транспортом. А я просто не верил, куда еду.

Промелькнул Версаль - аккуратные парки с деревьями, стриженными под пуделей, чистенькие лужайки, по которым, думалось, никто не ходил со времен Людовика-Солнца, неправдоподобно длинные дворцы. Затем мы нырнули в туннель, сизый от выхлопных газов, и выскочили на белый свет уже в Париже - на набережной Сены.

Через час я почувствовал себя как дома.

Очень Париж какой-то свой, знакомый. Хотя многое - вовсе не такое, как представлялось издали. Более всего "не такое" - размах и простор площадей. Например, площадь Согласия - 54 тысячи квадратных метров, пять с половиной гектаров. Очень напоминает Марсово поле в Ленинграде. А вот переулки, узкие полоски мостовых у Сены, садики и дворики - уютные, сто раз будто уже виденные.

Изящным женским именем Мадлен названа церковь у въезда на Елисейские поля, где всего лишь 300 квартир. Поблизости, на авеню Маршала Фоша, живет Брижит Бордо. Неплохо устроилась. И вообще она стала как бы национальной героиней, затмив славу Жанны д'Арк.

В соборе Парижской богоматери пахнет сыростью и свечами. Тоже не удивительно. Тут вспомнил, что Париж был родным для Шопена, Ван Гога, Тургенева и Хемингуэя. В неплохую компанию я себя зачислил.

На Монмартре хочется улыбаться. Кафе импрессионистов с яркой, будто вчера нарисованной вывеской. Похоже, малевали ее по пьянке,так и я бы сумел. Хорошо там внутри посидеть бы, опрокинуть стаканчик, но франков мало, хватит лишь на маленький вымпелочек. Не беда, все великие здесь нищенствовали.

Доктор Володя натер ноги и мечтает разуться. А потом мы увидели у Лувра босых девушек - и ничего, никто этому не удивлялся. В Лондоне, помню, также незамеченной ходила тетя в ситцевом платье, в нейлоновой роскошной шубе и в тапочках-шлепанцах. Что-то в этом есть и хорошее, глупо рассматривать такой стиль как распущенность.

На травке у Лувра лежат в обнимку молодые пары. Точно - И. Эренбург утверждал, что нигде жизнь так не приспособлена для любви, как в Париже.

Был вторник, все музеи закрыты, слава богу. Пускают лишь в Дом инвалидов, где гробница Наполеона. Но я и оттуда сбежал, пошел с товарищем побродить по прилегающим переулкам. На лотке букинистов увидел французское издание "Анны Карениной", на обложке - Татьяна Самойлова. Кино победило Льва Николаевича!

Сейчас город практически пуст - каникулы и отпуска, называемые "вакансами", и даже автомобилей не больше, чем у нас.

Уезжали от Эйфелевой башни, долго ждали нашего бестолково-громогласного старпома, который заблудился на ее верандах. Эстонские моряки кимарили на травке рядышком с местными пенсионерами.

А я еще не знал, что гораздо позже пойму: Париж с его величием и уютом, с блеском и скромной прелестью, с приветливыми монмартрскими художниками и молчаливо-солидными букинистами, с рассыпающимися в радугу тонкими струями фонтанов у дворца Шайо, со светлой радостью Сены и тихой грустью каштанов останется для меня самым пленительным воспоминанием из всех моих многочисленных заграниц.

*

Уходили из Руана ночью, застопорили ход в излучине реки, неслышно скользил теплоход по недвижной зеркальной воде, а с берега донесся девичий смех и песня, совсем по-нашему протяжная и медленная. И запахло лесом, свежим сеном, детством.

*

Прошло семь лет. Снова Руан, соборы еще реставрируются - работы вроде до конца века. Памятник Жанне д'Арк перенесли в центр рыночной площади и построили над ним пышный бетонно-деревянный мемориал с алтарем и полукружьем скамеек для молений. Раньше Жанна смотрелась лучше - скромно притулившаяся к стене старого дома, со скорбно наклоненной головой.