Улицы грязноваты, и хмурые лица людей, как бы обособленных, ушедших в себя. Прибавилось у них забот - ясно.

Когда шли сюда по Сене, я все пять часов простоял на палубе. Радовался, что сохранил еще способность восторгаться дорогой этой, словно из сказки: деревни с разноцветными крышами, луга, плавно спускающиеся к воде лесистые холмы, спокойные берега, светлые скалы, замки на них (Амбуаз и Бомбуаз где-то тут?). Все выдержано, соразмерно, изящно. И ночь - одесская или крымская, ласковая, теплая, как парное молоко, а камыши в затонах - как на моей родной Кубани.

*

Нагулявшись - по десять километров в один конец, набродившись по лавкам и базарам, мы с моим медицинским другом Володей решили устроить себе праздник.

Пригласили повара Борю, захватили по куску курицы, свежие огурчики, фляжку с чистейшей жидкостью и укатили от площади Искусств в гору, что за четвертым мостом через Сену.

Вылезли из автобуса у какого-то старинного собора и попали к концу католического праздника. Служил фиолетовый епископ, девочки в пышных платьях с ветками мирта в руках чинно стояли на площади Базилика. В кустах неподалеку сидела в кресле-раскладушке старая француженка, глядела неподвижно вдаль. Я ее обошел кругом, а она и глазом не моргнула: восковой памятник былого.

Потом пошли искать "Панораму" - обнаруженную на плане площадку, откуда далеко виден город и река. Искали долго, помогал нам какой-то Жан, седой и загорелый, и две хихикающие девочки лет по пятнадцати. Расплатился с ними своей валютой - олимпийскими таллиннскими значочками.

"Панорамы" не нашли и расположились над обрывом, на лужайке. Легли, покушали, выпили. Рядом росли усыпанные белыми цветами кусты, нарвали для судовых женщин. Приехали французские мальчишки на мотоциклах, устроили не нашенскую забаву - гонки по ямам и выбоинам, в реве и дыме видны их сосредоточенные лица.

После фляжки стало совсем хорошо. Пахло сеном, внизу текла гладкая Сена, извиваясь, уходила вдаль, и там, в сиреневом тумане, блестела крыша элеватора, у которого стоял наш теплоход. Все в духе раннего импрессионизма, сглажено, без острых углов и резких цветовых переходов. Через пять минут набежала тучка - краски переменились немедленно, потом солнце выглянуло - и снова иная картина. Это и есть кредо импрессионистов: поймать и изобразить миг.

Я подумал, что на эту лужайку вряд ли вернусь, от понимания исключительности момента было грустновато, но не тягостно. А вслух сказал, что здесь, вероятно, еще не ступала нога русского человека - мы первые.

Повар Боря, солидный отец двух детей, радовался как мальчик и все благодарил нас с Володей, что взяли его с собой.

Шпиль руанской Нотр-Дам был на уровне наших глаз, маленькие машинки бежали внизу, на застывшей Сене застыли черные баржи. И я удивился, почему у французов такие угрюмо-озабоченные лица.

Странные дела творятся на нашей планете. С тех пор, как я был в этом городе семь лет назад, люди выпустили в путь миллионы автомобилей, несколько раз слетали на Луну, высосали из Земли миллиарды тонн нефти, открыли генетический код, построили карманный телевизор и водоплавающее сооружение длиной почти в полкилометра - и разучились улыбаться на улицах...

Пора было выбираться отсюда. Мы спустились с обрыва на шоссе. Автобусы по нему не ходили. Володя прилег на мягкую кочечку и задремал, а мы с Борей пошли к "мазде", стоявшей у края дороги. Там сидела молодая пара: он смуглый, видно, алжирец, и милая французская девушка, которая немного кумекала по-английски. Быстро договорились, что они свезут нас вниз, хотя девушка удивилась: "Что вы здесь делаете?" Я ответил, что любуемся панорамой и что у нас с собой есть еще третий друг, и тогда девушка звонко расхохоталась. Володя проснулся от ее смеха, я подарил девушке веточку белых цветов с вершины. Они довезли нас до моста Жанны д'Арк и укатили обратно, обсуждать свои сердечные дела. И всю дорогу они улыбались, и мы - тоже.

*

20.05.80. Как сразу замирает теплоход с выходом! Еще вчера не протолкнуться было в курительном салоне, а сейчас зашел - пусто и тихо. Все - по каютам.

У некоторых моряков, когда они уходят на вахту, двери кают остаются открытыми настежь. Хорошие, наверно, люди...

*

Ночь, тишина, спят темные рощи, спит река. Редкие огоньки. Благодать, казалось бы.

И - тревога в сердце, потому что так же было семь лет назад, когда я возвращался отсюда, чтобы похоронить маму.

ВСЕГО ОДНА ИСПАНСКАЯ СТРАНИЧКА

Очень хотелось бы рассказать еще про Испанию, потому что она всегда будоражила мою наследственную память, и музыка ее мне близка, и стихи Лорки, кажется, что-то говорят, а детство мое, как у всякого русского мальчишки тридцатых годов, проходило в кинозалах, где мы, затаив дыхание, смотрели удивительную хронику Романа Кармена, первый в жизни апельсин, который я попробовал тогда, был испанский, завернутый в пеструю бумажку, и книга Л. Фейхтвангера про Гойю читана мною раз пять, пятнадцать лет я все ходил на теплоходах мимо Испании, пока не сошел на берег, чтобы увидеть готические кварталы Барселоны, причудливые колокольни собора Саграда фамилиа и услышать гул вечернего Рамбласа, где мы выпили по чашечке восхитительного кофе, лимонные деревья были в апрельском цвету, свободно и важно плыл в синем небе над набережной бронзовый Колумб, на причалах лежали кипы спрессованных бычьих шкур - мы решили, что это остатки жертв корриды, но весной корриды не бывает, зато греет затылок такое ласковое, не жаркое еще солнце, стрекочут тысячи птиц в клетках на уличном базаре, баснословно дешев в погребках-подвальчиках знаменитый "Фундадор", и пахнет цветами, сигарами, вином...