– Все вы правильно говорите, кто ж спорит?
– устало проронил Далецкий, вздохнув и начав с усилием тереть глаза.
– Только одно дело - взрослые люди, они сами идут на риск, сознательно и с твердым сердцем. А эти... Их-то зачем подставлять? Что у нас, пьес, что ли, мало?

– Опять ты за свое!
– старик подскочил и принялся бегать по комнате. Во-первых, они не дети!
– он пронзил воздух перед собой длинным сухим указательным пальцем и принялся потрясать им, точно ошпаренным.
– Не забывай: сегодняшние - другие! Они раньше взрослеют. У них иное сознание, время сейчас другое - оно быстрое, жесткое. Оно не щадит: успевай-поворачивайся!

– Как будто ваше время или мое щадило...
– буркнул Далецкий.

– И все-таки мы были детьми в их возрасте, а они - нет. И если ты этого не понимаешь, тебе нельзя с ними работать! Но я не про это... Я про то, что это твой шанс и его нельзя упускать!

– И каков же мой шанс?

– Вернуться к жизни, - тихо сказал старик.
– Не прятаться от неё и поверить в себя. А для них это шанс понять, что такое живое слово. Почувствовать его, в сердце вместить... Булгаков, он один в том ушедшем столетии таким словом владел... Тень какой-то великой правды на страницах его романа, эта правда живая, дышит... Сама плоть романа заставляет сильней биться сердце! В него падаешь, в нем пропадаешь, он вскрывает душу, как скальпелем, углями жжет! В ней кипит все: восторг, жалость, мука, любовь... С таким словом не каждый совладать может. Но ты заплатил свое за право работать с ним. Выстрадал, как и он...

– Мой счет ещё не оплачен, - отвернулся Далецкий.

– Так оплати...
– тихо сказал старик.
– Пора.

– Что ж, пора!

Марк Николаевич опять закурил, поднялся, встал у окна. Мело. Он задернул занавеску, включил настольную лампу под шелковым абажуром, и в комнате разлился теплый неяркий свет. Тень от лампы качалась на занавеске, тени двух мужчин пали на пол и стали расти.

Пора! Это слово словно сдвинуло время, оно задрожало, тронулось... и ожили оба. И тяжкое, грузное что-то, застывшее в комнате, тотчас пропало.

Тишина... и резкий, неожиданный звонок в дверь. Николай Валерианович на цыпочках подобрался к ней, глянул в глазок... ребята!

– Твои, всей гурьбой!
– объявил он растерявшемуся Далецкому.

Тот руками замахал, заохал - мол, нет, не сейчас, не готов!

Тогда старик и отвел всех на кухню, прищучил, а потом сообщил долгожданную весть: решено, быть Булгакову! И когда смолк их восторженный жаркий шепот, возвестивший о раннем утре четырнадцатого числа весеннего месяца нисана, когда окрыленные студийцы покинули квартиру на седьмом этаже, старик вернулся к Далецкому и хотел было что-то сказать, но тот не дал - перебил.

– Одни девчонки в студии, парней всего четверо, кто станет свиту играть?
– Марка словно бы разморозили, он кругами рыскал по комнате. Иешуа, Мастер, Воланд, Пилат - вот уже четверо... а свита?

– Девицы! Они! Марк, это уже концепция. А потом надо подумать...

– О чем спектакль?
– опять перебил Далецкий.

– Думай, решай - он твой.

– Нет, без вас я бы никогда не решился, вы - режиссер, а я - так... на подхвате.

– Глупости говоришь! Я буду рядом - ты все в свои руки бери!

– А инсценировка! Кто инсценировку напишет?

– Да, ты прав, готовые брать не хочется... и потом, я думаю, надо выбрать одну какую-то линию из романа - одну из главных, и по ней, как по тропочке, к свету идти.

– Хорошо, годится, что там у нас?
– Далецкий уставился в одну точку и стал терзать свои волосы...
– Какие главные линии? Воланд в Москве, проделки Коровьева, сеанс черной магии в Варьете. Мастер и Маргарита. Пилат и Иешуа... какая из них? Там же, в романе, все спаяно, ничего не вычленить, чтоб целое не повредить...

– Марк, с целым нам не справиться. Не поднять! Все равно что-то отсечь придется... А как ребята-то загорятся!
– вдруг просиял старик.
– Ох, прямо в висках стучит... Нет, .главное сейчас не забалтывать, бить прямо в цель! Давай танцевать от печки: что для ребят в этом главное? Я думаю, это все же история Мастера и Маргариты. Любовь! И роман - это реквием по великой любви, которая не может прижиться в неволе. Мир губит её. Любой, будь то реальность тридцатых, семидесятых или наше время... Вот про это будет спектакль.

– Да и еще... крик Маргариты: "Отпустите его!" Пилата-то, помните, Фриду... Милосердие, просьба о милости - наш спектакль и про это... И про то, что все возможно переменить, даже прошлое... Только в этом чудо, а остальное - так, чушь собачья!

– Что с инсценировкой, Марк, кто напишет?..

– Сейчас, сейчас...
– Далецкий вскочил и забегал по комнате, вдавливая кончики пальцев в кожу на лбу.
– Что-то вертится, был кто-то... а, вспомнил! Есть один! Сейчас позвоню...
– и он кинулся к телефону.